Братья немного помолчали. Гидеон ждал, что Юэн сменит тему и заговорит об их женах — он частенько это делал, но не для того, чтобы, запинаясь, рассказать о нарастающем между ним и Лили разладе (та вбила в голову, что хочет уехать из усадьбы и поселиться, как она выражалась, все равно где), а чтобы порасспрашивать Гидеона про Лею, которой он
— Вот дерьмо.
На следующий день на рассвете они покинули поместье Мелдрома, сообщив приставленному к ним слуге, что их вызвали обратно в поместье. Дело срочное — кто-то из детей заболел, так что не будет ли слуга любезен передать мистеру Мелдрому их извинения? Что Мелдром поверит этому объяснению, было сомнительно, но братьев это не тревожило. «Да пускай он к чертям провалится, этот Мелдром!» — рассмеялся Гидеон.
Без лишних обсуждений — стоило Юэну накануне упомянуть покер, как оба тотчас поняли, куда отправятся, — они погнали в поселок Пэ-де-Сабль, где на постоялом дворе Гудхартов как раз играли в покер, и братьев сразу позвали в игру.
Подробности последующих трех суток в деталях неизвестны, и позже ни Гидеон, ни Юэн не могли вспомнить, когда и каким образом они лишились не только всей имевшейся при них наличности, но и часов, поясов, прекрасных кожаных ботинок и автомобиля (иссиня-черного «пирс-эрроу» со светло-серым салоном — эту машину братья купили вскладчину только весной и пользовались ею поочередно. К тому времени Гидеон преодолел свое отвращение к деньгам — к самой идее денег, — которые выиграл в Похатасси). В начале игры Гидеону везло, да и Юэн не отставал, но на смену одним игрокам приходили другие, и был среди них дед Гудхартов (брюзгливый, хитрый, морщинистый полукровка, про которого болтали, будто в его жилах течет кровь алгонкинов, ирокезов и ирландцев, с беззубым ртом и знающий по-английски всего дюжину слов; ходили слухи — впрочем, ни Гидеон, ни Юэн их всерьез не воспринимали, зная, что индейцы на каждом шагу врут и путают даты, — будто еще
Гидеон рассерженно перетасовывал колоду, требуя немедленно начать новую игру. Юэн, ссутулившись, с посеревшим лицом сидел на стуле, запустив в бороду короткие грязные пальцы. Наступило уже второе утро после их приезда, туманное и пасмурное, с моросящим дождем. На сколоченном из грубо оструганных досок полу валялись бутылки, сигаретные и сигарные окурки, салфетки, целлофановые пакеты и недоеденные сэндвичи. Дед Гудхарта объявился вновь (ночью он уковылял прочь, забрав у Гидеона шестьсот долларов, а у Юэна — триста шестьдесят, рассыпаясь в благодарностях за их «доброту» и обнажая беззубые десны в ухмылке, изображающей, очевидно, подобострастную улыбку), а сам Гудхарт и другие принялись обсуждать с ним что-то на индейском наречии, состоявшем в основном из твердых гортанных согласных и Гидеону с Юэном неизвестном. Игроки собрались чуть поодаль от бара, они переговаривались, поглядывали на них и даже инстинктивно, словно по-детски секретничая, прикрывали рукой рот, хотя братья все равно не понимали ни слова.
— Недоумки, — пробормотал Гидеон, тасуя колоду. — И этот старый пердун. Вот он. Я хочу еще раз сыграть с ним.
— Они не принимают наших долговых расписок, — тихо проговорил Юэн.
— Поганые полукровки, они обязаны принять.
— Они не желают, точно говорю, этот старый сукин сын наускивает их, чтобы они не соглашались…
— Надо будет купить эту поганую дыру, — рассвирипел Гидеон. — Купить с потрохами, а этих выпереть — пускай убираются в резервацию!
— Они боятся нас.
— С какой стати им нас бояться?! — Гидеон впечатал кулак в стол. — Принять долговую расписку от Бельфлёров в сто раз выгоднее, чем наличные от кого бы то ни было!
— Они мухлевали. Но точно я не видел, — сказал Юэн.
— Ни черта подобного. Я бы заметил, — возразил Гидеон.
Юэн задумчиво поднес к губам стакан и постучал им по зубам.
— Может, нам лучше уехать. И вернуться в другой раз…
— Я предлагаю этим полукровкам долговую расписку на тысячу долларов, и лучше им согласиться, иначе я вернусь и спалю эту дыру на хрен, а им, засранцам, уши оторву и сниму скальп, мрази, как они смеют так оскорблять наше имя?! Я не собираюсь молча это терпеть! — Гидеон даже привстал, так что карты полетели на стол, но какая-то сила словно толкнула его в лоб, и он тяжело осел на стул. — Такое терпеть! Это оскорбление.
— Они нас боятся. Думают, что мы…