Чаепитие с призраками

Как все началось

Фелисите минует обветшавшую деревню Рокбийер, трупы магазинов, выцветшее фото, призрак ребенка, разбросанные местечки с молчаливыми, пустыми, так и недостроенными домами. По мере подъема от пейзажа остаются только дорожное ограждение, смесь листьев фиг и диких олив и горы вокруг. Мало-помалу ее пробирает холод, проникающий сквозь вентиляционные отверстия автомобиля.

Она подпрыгивает на сиденье, катясь по ухабистой гравийной дороге. Фиговые деревья уступают место елям, новенькие виллы – заброшенным лачугам. Даже небо потемнело; горные вершины исчезли в тумане. Лето никогда сюда не заглядывает.

Близ Мон-Бего все становится более грубым и размытым: свет, гребни скал, разреженный воздух. Никаких шале. Никаких указателей. Только те, кто действительно знает долину Чудес, отваживаются подниматься так высоко, туда, где дорога постоянно идет в тени лиственниц, пересекая необозримый ковер, сотканный из камня и озер.

Дальше на машине не проехать: здесь начинается территория наскальных рисунков, белых зайцев и серн.

Сами увидите, когда заберетесь. Подниматься в горы близ Ниццы – значит погружаться в зазеркалье, в дикую изнанку побережья, отдаляясь от его блеска, сырости и шума.

Фелисите выключает зажигание. Переобувается из городских туфель в походные ботинки, берет букет, кладет в карман овальное зеркальце и захлопывает дверцу машины. Достает из багажника большой рюкзак – больше вашего, если вы сможете в это поверить, – набитый макаронами; крепит вокруг пояса веревку, к другому концу которой привязан ящик на колесиках, полный консервов.

По тропинке среди колючих зарослей она начинает подниматься к Бегума.

Через несколько минут ее затылок покрывается потом. Рюкзак давит на лопатки. Веревка больно врезается в кожу на животе. Металлический ящик, который она тащит за собой, опрокидывается, цепляясь за гравий.

Раньше она поднималась к Бегума меньше чем за час. Но сейчас приходится делать остановки, чтобы колени не отказали.

И все это ради того, чтобы, возможно, не увидеть мать.

Склон становится все круче, и ей не хватает дыхания. Борясь с растущим желанием повернуть назад, стараясь не обращать внимания на боль в боку, она неотрывно смотрит на вершину Мон-Бего, которая ближе с каждым шагом. Даже когда солнце на вершине сверкает так, что больно смотреть, Фелисите не сводит с нее глаз. Она все глубже погружается в тот иной мир, где шесть тысяч лет бродили пастухи – предшественники ее отца.

Иногда она проходит мимо призрака, который процарапывает изображение кинжала или быка на скале цвета ржавого якоря. Я говорил ей: «Фелисите, нужно предупредить музей в Танде… Они всем рассказывают, что эти наскальные рисунки священны и имеют оккультный смысл… Нужно объяснить им, что это реклама оружейников и скотоводов…» Но Фелисите не любила никого разочаровывать.

Наконец она видит вдали овчарню, где выросла. Каменное строение все так же господствует над деревней. Позади, где некогда росли пестрые цветы Агонии, теперь лишь поле черных стеблей. Обуглилась даже скамейка, которую они оплетали корнями.

Приближаясь к развалинам деревни, она зовет мать. В ответ лишь эхо и скрежет гравия под ногами.

Вдруг кто-то выходит из переулка. В одно мгновение Фелисите оказывается прижатой к какой-то двери, а ей в живот упирается наконечник арбалетной стрелы.

Это Кармин.

Если бы не энергия, которая делает ее бесшумной и быстрой, можно было бы подумать, что Кармин вдвое старше своих лет. Ей еще нет семидесяти, а кожа уже мягкая и просвечивает повсюду, как желатиновая, так что видны лавандовые вены. Глаза без ресниц, в руках нет силы удержать оружие. Маленькая и хрупкая, она дрожит под оранжевой жилеткой с флуоресцентными полосами.

Кармин опускает стрелу и кричит дребезжащим голосом:

– Вы меня напугали! Я вас приняла за лесничего. Ему не нравится, когда я охочусь. Мол, это запрещено. Как будто у меня есть выбор.

Фелисите одергивает на себе одежду, поправляет шляпу, вздыхает с облегчением оттого, что можно положить рюкзак и отвязать веревку. Нежно берет слабую руку Кармин:

– Это всего лишь я. Мама здесь?

Охотница наблюдает за ней. Фелисите почти надеется, что мать придет поговорить, но Кармин внезапно вырывает руку, словно освобождаясь из ловушки. Бормоча про себя, повязывает через плечо трехцветный шарф. Ее улыбка становится теплее, голос увереннее.

– Добро пожаловать, Фелисите. Давно вас здесь не видели. Ваша мать сейчас не может вас принять. Я уже говорила, что меня единогласно переизбрали? Пойдемте выпьем в «Гидре», и я вам все расскажу. Увидите, коктейли у хозяйки получаются всё менее плохими.

Мэр, занимающая тело Кармин, вежливо пожимает руку Фелисите. Придется довольствоваться этим.

Фелисите идет за ней среди сухих бугенвиллей, трепещущих на ветру. На дереве, проткнувшем одну из крыш, щебечет синица. В витрине пекарни за стеклом, покрытым сетью трещин, висит пожелтевшая от времени вывеска: «Открыто каждый второй четверг с 7:00 до 9:30».