Чаепитие с призраками

Фелисите раздает, а Нани притворяется, что курит свою шоколадную сигарету. Затем, сидя лицом к лицу в гнезде, они смотрят друг на друга поверх карт в руках. Нани вдруг произносит что-то вроде «Кто выиграет, станет настоящей королевой Мон-Бего навсегда» и без предупреждения кладет первую карту на пень между ними.

Фелисите опускает карты и протестует: в прошлый раз она выиграла партию, победитель которой выигрывал все партии до и после, вплоть до конца света. Она – настоящая королева Мон-Бего.

– Да, но на этот раз та, которая победит, правда выиграет все игры во всем мире, и она правда будет настоящей королевой всей долины Чудес на веки вечные.

Фелисите возвращается к игре, подражая позе сестры: глаза прищурены, в уголках губ сквозит хищная улыбка. Карты падают. Девочки вскрикивают. После каждой сдачи победитель получает бусы.

Фелисите выигрывает все.

Через час, развалившись на широких, как подушки, листьях, они разворачивают блестящие фантики. Эгония, как обычно, обвиняет Фелисите в жульничестве, просто из принципа. И просит оставить ей хотя бы голубые бусины.

Фелисите выхватывает у нее фальшивую сигарету и тоже притворяется, что курит.

– Ты же знаешь, что они все одинаковые на вкус, правда?

– Неправда. Голубые самые вкусные. Они с малиной.

– Глупости. Да и откуда тебе это знать, если ты их откладываешь, но не ешь?

– Неважно. Когда-нибудь у меня будет много-много-много голубых бусин, так много, что я смогу сделать бусы, которые покроют меня целиком.

– Ах вот как? И что ты будешь с ними делать?

Нани отбирает сигарету и ложится на спину. Фелисите ложится рядом. Глядя, как колышутся на ветру сухие вершины деревьев, Нани отвечает:

– Я поднимусь на самую вершину Мон-Бего и стану невидимкой. Меня будут путать с небом. Будут удивляться, почему кусочек неба шевелится, но ничего мне не скажут. Ничего мне не сделают. Потому что к небу никто никогда не пристает. И это оно решает, на кого обрушить бурю.

Фелисите берет ее за руку и после долгой паузы добавляет:

– Для этого тебе надо сначала выиграть в карты.

Так они жили, когда Кармин покидала их, ничем не обремененные, свободные приходить и уходить. Фелисите не очень любила эти недели. Без материнского тепла овчарня казалась мрачной. Хотелось, чтобы Кармин читала ей сказки и гладила по лбу. Но она видела, как сестра улыбается шире, чем обычно, и ничего не говорила.

Нани дышалось легче, это верно. Она могла спать на матрасе вместе с сестрой, а не на земле перед очагом и входить через дверь, а не через дымоход. Несколько дней она не была выпачкана сажей. А Фелисите читала ей сказки на ночь и гладила по лбу.

По мере того как приближалось возвращение Кармин, молчание между ними становилось все глубже. Вскоре мать приходила с чемоданами, полными невозможно вкусных и обильных яств. На горе не росли гранаты и грейпфруты, но Кармин приносила их десятками, и они не портились.

По крайней мере, если младшая держалась от них подальше.

Мать называла Агонию именно так – младшей, – потому лишь, что она родилась второй. Сначала она пыталась найти причины любить эту лишнюю девочку, девочку-опухоль, но одно присутствие малышки приводило ее в ярость, которая выплескивалась наружу и становилась все более неконтролируемой. Нани стала Агонией, потом младшей. Бури, бушевавшие над ее головой, стирали ее имена, и в конце концов не осталось ни одного. Когда ей было пять или шесть, Кармин вообще перестала как-либо ее называть. Она больше не замечала дочь; ее взгляд проходил сквозь тело девочки, как будто та была призраком, невидимым для собственной матери.

Именно поэтому Нани просто собирала кожуру грейпфрута и грызла своим единственным зубом. Если ей давали свежий фрукт, в нем заводились личинки еще раньше, чем она успевала его попробовать. Не тратить же понапрасну редкие лакомства, привезенные издалека.

Последняя овца из стада, прежде чем умереть, кормила ее молоком до семи лет.

Семь лет.

В начале зимы Кармин привозит из очередной поездки миниатюрный чайный сервиз, запрятанный среди личи и манго. Фарфор сияет на фоне бархата, которым выстлана коробка.

Как только мать снова уезжает, сестры заваривают смесь сорных трав и играют, угощаясь ею, словно это чай, достойный королей. Фелисите выходит из овчарни, собирает одуванчики, спускается к воде, чтобы наполнить чайничек, и поднимается обратно, крепко держа его, чтобы не выронить. Вернувшись на кухню, где за ней наблюдает призрак отца, она измельчает стебли пестиком и заливает водой.

Агония всюду следует за ней. Руки за спиной, рот закрыт. Кармин ничего не сказала, но в этом и не было нужды. Обе знают, что восхитительный сервиз принадлежит старшей.

– Осторожно, – повторяет Фелисите тоном матери. – Не подходи близко. Отойди подальше. Вот так. Ты же знаешь, я не смогу солгать, если ты что-то разобьешь. А если мама узнает, что ты трогала мои вещи, она тебя отругает. Я не хочу, чтобы она тебя ругала, хорошо? И не хочу ее расстраивать. Для всех будет лучше, если ты будешь только смотреть.