Чагинск

— Она тоже с нами отправилась, хотя ее отговаривали. Но она недалеко прошла. Ей плохо стало.

Роман достал пачку сигарет.

Интересно, сколько нервных клеток гибнет при летаргии? Наверняка немало.

Я сильно отупел.

— Я к тебе вчера заглядывал. — Роман закурил. — А вчера ты еще в коме…

— Я не в коме, я спал.

— Спал? А мне сказали, что это от инфекции… Типа тебя мышь цапнула. А мышь ведь вроде Хазина…

— Так бывает, — сказал я. — Мышь нападает на одного, а в коме лежит посторонний.

На это Роман не нашел, что ответить, и мы покинули территорию больницы.

Вышли на Спортивную. Раньше на Спортивной было что-то спортивное, кажется, парашютная вышка — в каждом городе имелась парашютная вышка.

— Мы куда?

— В гостиницу. Хочу… слегка помыться… Три дня летаргии даром не прошли.

Роман кивнул.

Раньше на Спортивной были дома с двориками, теперь дворики сровняли, и фасады словно выворачивались наружу, пялились окнами, неприятно даже, региональный эксгибиционизм. Кажется, раньше палисады не одобряли. То ли в тридцатых, то ли в шестидесятых. Как элемент мещанства. Чтоб народ не погрязал почем зря в своей петрушке. Вот в старых городах палисады… А тут наоборот. Нет палисада — нет прошлого, история города отражается палисадом. А тут заборы. Вызывающе высокие, некрашеные, дома окнами наизнанку, зато все остальное густо забрано досками, а часто и не досками, а неошкуренными комлями; здесь явно жили сомнительные и гадкие эльфы, любители собак — про злую собаку уведомлялось по два раза на каждом заборе, но, пока мы шагали мимо этих окон и заборов, ни одна собака голоса не подала.

Спортивная кончилась, подошли к железной дороге. На путях стоял состав из ржавых угольных вагонов, коричнево-черных и покореженных, он терялся в обоих направлениях, бесконечный состав; мы полезли под вагонами, я ушибся спиной, Роман перемазал голову вишневым солидолом. На перроне перед вокзалом мы сели на скамейку, Роман попробовал счистить солидол, но сделал хуже, растер масло по волосам, волосы стали темно-вишневого цвета.

На другой стороне железной дороги не было солнца, я предположил, что электрическая железная дорога — как река, не пускает через себя тучи, Роман же сказал, что погода, похоже, портится.

В «Культтоварах» красили стену, рядом открылась будка с ремонтом обуви, в библиотеке через дорогу происходили серьезные улучшения, к зданию пристраивали то ли склад, то ли котельную.

— В этой библиотеке бывал Колчак, — сказал я. — Раньше это не афишировали, однако сейчас никто не делает из этого тайны.

— А с виду новая, — сказал Роман.

— Снаружи и есть новая. А внутри — скобяная лавка купца Кузьбожева.

Кузьмы Кузьбожева, скобяные и москательные товары.

— В ней в одну из дождливых октябрьских ночей тысяча девятьсот девятнадцатого года нашел кров и приют адмирал Колчак. Проездом в Белую гвардию. Позже здесь наросла библиотека.

— Библиотеку, кстати, посещал Гайдар, — сказал Роман. — Там есть табличка.

В Доме быта меняли витрины, мутное затертое и впитавшее пыль зеленоватое стекло отправляли на покой, вместо него ставили блестящее и прозрачное.

— Россия, — пояснил я. — Сегодня Колчак, завтра Гайдар, сегодня ты, а завтра я…

— И в гроб от одного питья, — добавил Роман.

В фойе гостиницы было пусто. Где-то в глубине здания играла музыка из народного репертуара, дежурная в будке администрации привычно отсутствовала; я подошел к стойке, постучал. Никто не появлялся, я постучал посильнее.

— Смотри, чага, — Роман указал на стойку. — Красивое дело, не видел раньше.

— Это кап, — сказал я.

В капе были проковыряны дырки, карандаши и ручки торчали из этих дырок. Кап напоминал лысого ежа.

Я постучал в будку третий раз, никто не появился.

— Сколько времени? — спросил я.

— Час, — ответил Роман. — Сейчас обед, все отдыхают.

— Здесь всегда отдыхают.

— Сиеста…

Я перевесился за стойку и снял с доски ключ от своего номера.

— Мне кажется, это… не лучшая идея, — сказал Роман.

— Рома, забей.

— Не, я к тому, что стоит дождаться…

Мы поднялись на второй этаж, двинулись по коридору, я остановился у дверей Хазина, постучал. Хазин не отозвался. Я толкнул дверь. Закрыто.

— Я видел его, — сказал Роман. — Вчера. Выходил из мэрии.

— Выходил?

— Или входил. Не знаю, он сделал вид, что меня не заметил.

Хазин, значит, здоров и ходит в мэрию как на работу, а я три дня в бессознательном состоянии, открываю глаза — и начинается…

— Мутный тип этот Хазин, — сказал Роман.

Я не стал спорить, направился дальше по коридору, остановился перед своим номером, открыл.

Я здесь больше не жил. Я не увидел никаких своих вещей, а чужих, напротив, было много.

— То есть?

— Меня тоже выселили, — сказал Роман. — Немного не продлили номер.

— Вы же вроде должны на День города выступать, — вспомнил я.

— Да, должны… Но они что-то там переиграли… Короче, позавчера съехал.