Чагудай

Я кивнул и спросил:

– Со мной ясно… Ты-то как сюда попал?

Лешка скривился:

– Ой, была история… Все у меня по службе нормально шло. А потом набил морду вышестоящему офицеру. Одному козлу, он к моей жене, падла, клеился, пока я по сборам да ученьям мыкался. И мне, гад, при этом вроде как повышение обещал. Вот я ему и повысил давление. А он меня грамотно так – свидетелей нашел нужных и чуть не под трибунал. В общем, единственный у меня был выход – уволиться из армии. Вернулся сюда. Домой, куда ж еще. А тут что делать? Подсказали – место начальника милиции пустует. Из Шольского сюда никто ехать не хочет. Местные кадры, сам видишь, какие. Они детективы-то по слогам читают, какой там уголовный кодекс… В общем съездил на ускоренные курсы и вот – борюсь с преступностью. Как могу…

Я слушал Лешку и при этом все никак не мог отвести взгляд от торчащего из стены лома:

– А это что за железяка?

Лешка глянул мельком:

– Да лом обыкновенный. С нашими чагудайскими знаешь как. По хорошему не хотят разговаривать. Крутые такие из себя. Выпендриваются. Так возьмешь его, родимого, руки за спину и за них на лом подвесишь. Пятнадцать минут и любой признается…

– А ты помнишь, как тебя в милиции отделали вместо Дыры? Но ты не признался.

– Да, тогда этого лома здесь не было.

– А то бы признался?

– Признался бы, наверное…

И я бы, повисев, в чем угодно признался. Но как ведь здорово иметь знакомого начальника милиции…

Лешка вышел и снова зашел:

– Сейчас они тебе все компенсируют. Организуют нам на Чагудае что-нибудь.

Мы выехали на милицейской машине на берег болота. Лешкины кадры накрыли раскладной столик. Закуска. Водка.

– Вы уж нас извините.

Лешка махнул рукой:

– Свободны. Часа через два подъедешь, развезешь нас по домам.

Мы пили. Я смотрел на звезды. Над большим городом таких не увидишь. И еще поглядывал в сторону березняка с чагой, и в сторону дальнего бора, где самая вкусная в мире брусника, где самые большие грибы:

– Какая же тут у нас природа. Все есть. Здесь бы жить да не тужить…

– Это точно, – согласился Лешка, – а то пьянство, такая преступность…

– Наркотики.

Услышав это слово, Лешка серьезно, почти трезво посмотрел на меня:

– И наркотики. Такая зараза…

Я вздохнул:

– У меня племянник, сын Ольги Парфеновой, наркоман.

Лешка кивнул:

– Знаю, Ольга просила меня, чтоб посадил его. Я своих орлов посылал к ней для профилактической беседы. Вроде передумала. На Синей горке он может и отвыкнет от наркоты, но кто из тюрьмы нормальным человеком возвращается?

– Слушай, – спрашиваю, – а наркотики ведь в Чагудае не делают. Мне даже адрес сказали, где их продают. И их ведь сюда можно только по тропинке с железки или по дороге из Кольцовки привезти.

Лешка опрокинул очередную рюмку:

– Да, ловлю я время от времени продавцов. Сажаю. А вместо них все новые и новые. У завода проблемы, зарплату платят нерегулярно. Вот то один, то другой и пытаются подзаработать. Можешь представить, в нашей школе наркотой торговали. Я пресек. Но на весь Чагудай меня не хватает. Или я делаю что-то не так…

– Выпьем?

– Выпьем.

И мы пили. И еще пели. Лешка затянул. Я как мог подвывал:

«Синяя горка – окна в решетку,
Где ты свобода? Злая тюрьма.
Пайка да шконка, третяя ходка
И не последняя, может, она…»

Потом мы еще пили и стреляли из Лешкиного табельного. Он в луну. Я в болото. То ли в камышового братца-самогонщика, то ли в самого болотного черта Чагудая:

– Бах-бах-бах…

С утра болела голова и что-то справа в боку. Я давно не пил столько водки. Столько дней подряд.

Залез в холодный душ. Влил в себя кружку горячего чая. Пошел в управу.

Брагин наконец-то был на месте, но принимать сегодня начинал только после обеда.

Вернулся в дом. Видеть мне больше никого не хотелось. Посижу один. После обеда еще раз схожу в управу. Дай бог, сегодня же все полностью уладим. А потом забегу еще раз на кладбище, попрощаюсь со своими и на вечернем автобусе уеду из Чагудая. Навсегда бы…

Квартира, в которой я вырос, казалась мне теперь совершенно чужой. После похорон мамы часть вещей раздал родственникам. Часть стояла в непривычном порядке. В похоронной суете здесь распоряжались другие люди – родственники, соседи. Они расставляли мебель, посуду так, как им казалось удобно. Все чужое, чужое…

Единственное, что оставалось в доме родным – это старая кожаная сумка с истершимся тиснением. Когда-то ее, как трофей, с войны принес дед. Не знаю, что в ней хранилось в Чагудае при его жизни. При моей она была семейным архивом.

Я достал сумку из шкафа. В маленьком отделении – свидетельства о рождении. Сложены по порядку и перетянуты резинкой:

«Родился Петр Парфенов…» – дед,

«Родилась Анастасия Комарова…» – бабка,

«Родился Иван Парфенов…» – отец,

«Родилась – Любовь Ромашова…» – мать,

«Родился Семен Парфенов…» – брат,

«Родился Николай Парфенов…» – я,

«Родилась Варвара Парфенова…» – сестра.

Тут же другой резинкой перетянуты свидетельства о смерти. Тоже по порядку: