Чагудай

– Болею вот, – провел рукой по животу. – К вам в Шольский сподобился съездил на операцию, а толку… Почти весь желудок оттяпали и что-то там еще по мелочи. Врач сказал, возвращайся и прощайся, мол, с семьей. Может, еще полгодика только и протянешь. Вот здесь теперь в конторе и тяну на легкой работе. Ты к кому?

– К Брагину.

– Э, – закачал Юрка головой, – Не будет его ни сегодня, ни завтра. На Синюю горку по каким-то делам укатил вместе с начальником милиции. Да, знаешь, кто у нас начальник милиции?

– Понятия не имею.

Юрка снова разулыбался:

– Лешка Зубенко.

Тоже одноклассник.

– Он же по военной части был. После училища где-то по дальним гарнизонам служил…

– Был…, служил… – согласился Юрка, – Но вот в Чагудай вернулся. Теперь милицией заправляет.

– Надо же…

Превратности судьбы. Когда-то Лешку в этой самой милиции избили ни за что, ни про что так, что волосы пучками лезли. А теперь он же ею руководит. Чудеса… А может, Чагудай начинает перестраиваться, меняться? Приходят сюда новые, здоровые душой и телом люди?

Юрка подмигнул и достал из тумбочки водочную бутылку – на дне ее еще плескалось:

– С приездом…

Хотел отказаться. Но обидел бы Юрку, делящегося сокровенным. Да и спешить мне теперь было некуда:

– С приездом.

Мы легко допили Юркину бутылку.

– Надо же. Начальник милиции…

Юрка улыбнулся:

– Может и ты вернешься на совсем?

– Нет уж, спасибо…

– А Наташка Федотова?

– И она вряд ли вернется из Шольского. Мы давно не виделись. Но знаю, что все у нее хорошо по работе. Муж есть, ребенок…

Я сходил в магазин через дорогу. Купил еще бутылку и закусить. Заодно чая-сахара с собой – в чагудайской квартире меня никто не ждет.

Выпивали. Пыхали табаком. Юрка – папиросой, я – сигаретой.

Говорили. Вспоминали. И Юрка ту нашу с ним драку не забыл:

– Помнишь?

– Конечно.

– Вот придурки.

– Не то слово.

– Д ы ра на днях объявился. Помнишь, с «вербовки» пацан, с нами учился. Потом его на Синюю горку, на малолетку отправили…

– Из-за него как раз тогда Лешке Зубенко в милиции и попало…

– Он самый. Вот очередной срок отмотал, домой заявился.

– Жив-здоров, значит…

– Да. Одни люди на свободе умирают. А этот после нескольких ходок – живехонек…

– Ну и черт с ним… А Поташ – второй «паханчик»? Так же все еще на заводе работает?

– Нет, Поташ завербовался куда-то. Уехал один. Семья здесь осталась. Ждут от него вестей. Но что-то все ни слуху, ни духу…

– А кого-нибудь с нашего двора кроме Лешки еще видишь?

– Володька Тумкин иногда в управу заходит – видимся. Он из слесарей в мастера поднялся. И не пьет совсем.

– Вот молодец.

– Не знаю. Мужики его в бригаде, конечно, побаиваются, но не уважают…

– Почему? – удивился я.

– Нелюдимый он какой-то стал, некомпанейский. После работы – сразу домой. Ни выпить с ним, ни поговорить. Непонятно, что с Володькой такое…

– Все мы с годами меняемся.

– Точно… А говорили, что Зойка сразу после школы от тебя аборт в Шольский делать ездила. Правда?

– Чушь. Она мне так ни разу и не дала.

– Врали, выходит… А как там в Шольском с бабами?

– Бабы есть.

– Красивые?

– Не красивей наших. Но поухоженней. Одеваются лучше. Прихорашиваются.

– А работают где?

– А кто где: на заводах, на фабриках, в учреждениях разных…

– А у нас все на одном заводе… – Юрка провел рукой по животу, – все при деле, кто не больной. Только вот зарплату последнее время что-то с перебоями платят.

– Договорились там эти собственники в конце концов или нет?

– В том-то и дело, что нет. Все тянут… Им-то что с их денжищами, а у нас народ без зарплаты сразу бедствовать начинает. Откуда еще здесь, кроме как с завода, денег возьмешь? Только пенсионеры в такие дни остаются пусть и мало, но имущими. Вот и я по инвалидности получаю. Держимся, хотя и трудно, и недолго живем здесь…

Да, это моя бабка Настя дожила до восьмидесяти. А теперь вот одни родители хоронят своих детей. Другие не успевают дождаться внуков. Недолго ныне живут чагудайцы. Так же, как и окружающие их березы. И у тех, и других век короток. И чагудайцы, и березы одинаково худые, корявые и выносливые. Терпят всю свою короткую жизнь, гнутся, гнутся, пока, наконец, не рухнут, сгнив или высохнув на корню.

Юрка качал пьяной головой:

– Болеет народ. Болеет и мрет.

Я был здоров. Потому что сбежал отсюда. Сколько раз я спрашивал себя: что я сделал? Предал мать, отца, Сему, Вареньку, бабку Настю, Серегу? Или спас себя и своих детей? Останься я в Чагудае и всю свою жизнь вот так же вот бы пил, дрался и болел. И дети мои так же бы пили, дрались и болели. И, может быть, похоронил бы уже своих детей, как хоронили их здесь мои мать и отец? И, может, уже не было бы и меня?…

Пришел другой сторож – Юркин сменщик. Незнакомый мужик недовольно посмотрел на пустую бутылку:

– Опоздал, что ли?

– Опоздал…