Чагудай

Мы шли по поселку. Поднимались домой по лестнице. Мимо квартиры, в которой жил Валерка. Его на следующий после драки день на милицейской машине увезли на станцию в Кольцовк. Оттуда – на поезде в тюрьму на Синюю горку.

Валерка был наказан. Вроде бы все правильно, по закону. Но я обещал себе убить Валерку, когда он вернется. А со мной будь, что будет. И в Чагудае, и в Шольском я считал Валеркин срок. Месяц. Два. Год. Три. Четыре…

Валерка не вернулся. Умер на Синей горке, не досидев и половины срока. Как Варя – от туберкулеза…

А в тот раз, вернувшись в Шольский с похорон Семена, я тут же помчался в Чагудай – Катя, покачивая на руках плачущую дочку, встретила меня на пороге словами:

– Позвонили с завода. Твой отец умер. Сердце…

Так, не раздеваясь, снова и поехал. И уже не было сил ни переживать, ни плакать.

Мать сказала:

– Вот и отца Чагудай забрал. Значит, и за мной скоро придет…

Я снова упрашивал, уговаривал ее:

– Поедем, поедем со мной в Шольский. Подлечишься там и хоть в конце своей жизни поживешь по-человечески…

Но она плакала:

– Ну куда, куда теперь я от них. Варя, Сема, Ваня…

Еще несколько лет промаялась она в Чагудае. Снова кладбище. На нем я мысленно поклялся Чагудаю: «Не будет здесь больше других могил Парфеновых! Не получишь!» Ни я, ни мои дети здесь не останутся.

Прошло девять дней. Думал попрощаться с родственниками и знакомыми, еще раз поклониться родным могилкам и если не на всегда, то уж очень надолго проститься с Чагудаем. Приехать сюда как-нибудь, когда он изменится. Не знаю, как и почему он может измениться. Но вдруг, вдруг люди здесь перестанут пить, болеть, ругаться, драться. Возьмут и обустроят в Чагудае новую больницу, дом культуры, новые дома. А в лесу – санаторий. Будут люди работать на заводе, а после культурно отдыхать. А их дети – нормально учиться. Здесь – в школе, в заводском училище. В Шольском – в институтах. И потом, не боясь за себя, за своих детей, будут возвращаться сюда, в родной Чагудай. И работать, и учить, и лечить, жить, жить, жить, долго, долго, долго, счастливо, счастливо, счастливо…

А может, будет и по-другому. Плюнут чагудайцы на это болото с его рудой и заводом. Плюнут и разойдутся искать счастья в других концах света. И найдут его. Не сошелся же на Чагудае свет клином. И тогда я приеду в пустой, заброшенный поселок. Посижу на тихом безлюдном кладбище…

Так я думал, собираясь домой в Шольский. Но не отпускал меня Чагудай от себя. Возникли проблемы с квартирой родителей. Как-то все сложно было с ней увязано между заводом, который строил дом, и поселком, который передавал под него землю. А тут вот еще один наследник, проживающий в Шольском, – я. И еще племянник – несовершеннолетний сын Семена, которого представляет Ольга.

Квартира должна была отойти в собственность завода. Наследники и поселок – получить компенсацию. Но, главное, по словам Брагина – представителя поселковой «управы», вся эта бумажная операция не могла обойтись без моего личного участия. При этом:

– Быстро никак не получится… Тут несколько месяцев, а то и лет разбираться надо. Да вы не волнуйтесь. Как будет все готово, мы вас письмом вызовем. Приедете, посмотрите, подпишете, и все…

В Шольском я бы просто поручил разбираться во всем этом адвокату. А здесь:

– Что вы? Только лично, лично…

Категорично.

Что ж делать. Сказал Ольге, чтобы она наведывалась в управу время от времени. Подталкивала Брагина, как могла. И уехал. Убежал.

Я не хотел возвращаться. Хотя бы еще несколько лет. Но надо было снова ехать. «…для окончательного решения…» Так было написано в официальном письме с обратным адресом: «Чагудай…»

– Надо ехать.

Тонкая и хрупкая вздохнула.

Я повторил:

– Надо ехать…

– Что ж…, – кивнула, – Раз надо…

И отвернулась. Потащила из кармана платочек.

Старший глянул вопросительно: «Не возьмешь с собой?»

«Не возьму».

В ногу вцепилась младшая, затараторила:

– Папка, папка, не уезжай… Папка, папка, возьми с собой… Папка, а что ты мне привезешь?…

Я поднял дочку на руки:

– Привезу, привезу…

– А что, что привезешь?

Тонкая и хрупкая, промокнув платочком глаза, грустно улыбнулась:

– Привези ей брусники. В Чагудае она такая большая и вкусная…

– А тебе?

Катя не ответила. Она не хотела меня отпускать. В Чагудай.

Старший ушел в свою комнату. Младшая спрыгнула на пол, вьется вокруг:

– Папка, привези брусники… Папка, привези брусники…

– Привезу… Привезу… Привезу…

Тропинка вывела меня на опушку леса. Вот завод. А вот поселок. Чагудай.

Чтобы не терять время, сразу завернул в управу. Там было подозрительно пусто. Только один мужичок маялся в коридоре. Сторож, наверное. Я к нему:

– Скажите, пожалуйста…

А он смеется:

– Не узнал, что ли, Николай?

– Нет.

– А я-то вот тебя сразу. Да Юрка я, Сурепов…

Господи, это же мой одноклассник. Тот самый, с которым мы когда-то так глупо подрались из-за карты Чагудая. Сколько раз я приезжал из Шольского, а вот ведь только сейчас встретились после школы.

Гляжу на него – был ведь достаточно здоровым пацаном. А тут рядом со мной – мужиком в расцвете сил – сморщенный старичок.