Чагудай

Мы с Юркой вышли из управы. Добрели до болота. Все вроде знакомо. Здесь я был счастлив маленьким. Счастлив воде, лесу, солнцу, матери… Как это было здорово – многое в жизни не замечать, о многом не думать. Радоваться единственному пойманному за целый день карасю и куску хлеба в кармане. И предвкушать новый день, в котором может быть будет два карася. Или лукошко белых грибов. Брусничная поляна. И мама напечет сладких пирожков. А отец купит, наконец, обещанный велосипед…

Я смотрел на болото. Все вроде знакомо. Все так и не так. Какие-то все-таки это другие деревья, кусты, трава. Не то. Все чужое. Или я чужой, как сказал когда-то мой друг Серега? И не этого ли я сам хотел?

Потянул Юрку в улицы:

– Пойдем. Мне еще нужно к Ольге зайти, к жене Семена.

Юрка мотнул головой:

– Прости господи…

Я не понял:

– Что? Что ты сказал?

Юрка лишь пьяно отмахнулся:

– Так, это я, так…

Довел покачивающегося одноклассника до дома. И сам пошел в свой пустой и мертвый. Поднялся по лестнице мимо соседских дверей, блестевших свежим решетчатым железом. Усталый, хмельной, тяжелый. К Ольге решил зайти с утра. Проспавшимся, отдохнувшим. Рухнул на пыльную кровать…

Проснулся поздно. Испугался, что могу не застать Ольгу. Но она была дома. Одна. С распухшим темным лицом, с какими-то стеклянными глазами:

– Здравствуй, проходи…

Я всматривался в ее лицо:

– Что с тобой?

– Ничего – она засуетилась, захлопала дверцами шкафчика, – Мне тебе и поднести нечего…

– Да не нужно ничего, Оля.

Но она трясла головой:

– Как же? Так нельзя. Нельзя…

Вытащила откуда-то кошелек… Судя по всему, пустой. Я встал:

– Сейчас схожу. Вина или водки?

– Водки.

Чагудай.

Мы выпили. Ольгино лицо порозовело, глаза стали мягкими. Она заплакала.

– Что, Оля?

– Ничего. Ничего…

Поговорили о наших общих квартирных делах. Нового от нее не услышал. Надо было ждать возвращения Брагина. Спросил Ольгу:

– А как племянник мой? Где он, кстати?

Ольга махнула рукой:

– На улице или по подвалам где-то бегает. Дома почти не бывает. Да и к лучшему. Пособие у меня украл на Семена. Говорит, на учебники. Знаю я его учебники…

– Неужели уже выпивает?

– Если бы. Это мы водку пьем, а они же нынче колятся.

– Как это колятся?

– Шприцами. Покупают какую-то дрянь на Второй заводской в третьем доме и в подвале колятся. Кайф ловят…

– А милиция?

– Забирали они моего. Потом пришли двое. Выкупай, говорят, пацана, а то посадим. А где у меня деньги? Так и сказала им – сажайте. Может, в тюрьме обрасудится. А так-то – только на кладбище. Каждый месяц у нас то парнишку, то девчонку хоронят – передозировка или отравление… Давай выпьем.

Господи, как тут не выпить.

Нормальный мальчик был… Помню в один из приездов он рассказывал мне, что хочет стать артистом. Я его спрашивал:

– Почему артистом?

А он мне так рассудительно:

– Их все знают. Они со всеми начальниками и на заводе, и в милиции дружат, и их никто не трогает.

Неужели своим детским умом дошел?

– В кино будешь сниматься или в театре играть?

– Не играть. Петь буду.

И я тогда попросил его:

– Спой.

И он спел:

«Эх, нам бы, нам бы, нам бы
Нам бы в ресторан.
Нам бы по сто граммов и пивка бы жбан.
Нам бы обожраться и потанцевать
И официанток тискать-целовать…»

Промежду водкой Ольга рассказывала мне о своих родственниках. О каких-то знакомых и незнакомых.

Она быстро, очень быстро запьянела. Вдруг посмотрела на меня:

– Садись ко мне на диван.

Я пересел. Думал, хочет мне что-то показать. А она обняла меня, прижалась лицом, дыхнув водкой:

– Иди ко мне.

– Да ты что? С ума сошла?

Она не отпускала. Распахнула кофточку, выпростав маленькие, сплющенные ребенком и чагудайской жизнью грудки:

– Ну, что тебе мужику стоит. Ну, давай по-родственному. А то я одна да одна…

«Прости господи…» Так вчера сказал пьяный Юрка?

Я не нашел ничего лучшего, кроме как предложить ей:

– Давай еще по одной.

– Давай…

Выпив еще и еще, Ольга совсем размякла. Задремала. Уложив ее на диван, я вышел на улицу. Схожу сегодня на кладбище, проведаю маму, отца, Сему, Варю, Серегу, учителя Пойгу…

По дороге встретил Зою – ту самую свою бывшую почти невесту. Ту самую, о нас с которой поведал мне нелепую сплетню Юрка.

Остановились-поговорили. После свадьбы пять лет к рюмке не притрагивался ее бухгалтер. А потом Чагудай все равно свое взял:

– Стал по праздникам выпивать. Я не сильно внимание обращала. Работа да двое детей ведь у нас. И третьего носила. Только он мертвым родился. Из-за завода, наверное. Я во вредном цеху работала, там хорошо платили. И вот проревелась и смотрю, мой-то уже каждый день после работы выпивает. А потом что-то напутал в бумагах. Грозят его с работы уволить. Вот иду на завод уговаривать. Как же нам без его зарплаты. Дети болеют. И я сама…

Зоя рассказывала мне все это спокойно, без слез. Как будто в десятый или двадцатый раз. Она была в черном бесформенном платье. Из под него – когда-то могучее, а теперь распухшее тело. Толстая, больная, несчастная женщина.