Чай и водка в истории России

Так на Руси возник впервые вместо культового напитка, предполагавшего, что пьянство есть редкое и исключительное состояние, связанное с особыми событиями в календаре, которые следует запомнить, другого рода напиток, который предполагал, что ничего святого на свете нет, что ты можешь быть пьян хоть каждый божий день, если только у тебя большая мошна и ты независим лично.

Иными словами, уже в начале XII века пьянство и разложение общества по социальному признаку оказались завязанными в один узел, и в умах простых людей сдвиг в ухудшении их социального положения стал отождествляться с одновременно появившейся возможностью беспрепятственного пьянства, что как-никак, а смягчало горечь от социальных невзгод, в то время как прежде этот процесс могли контролировать и регулировать только волхвы – верховные распорядители над хранилищами питного мёда, который, как культовый, священный напиток, был, конечно, бесплатным для всех, от князя до последнего смерда, и даже раба, но только во времена больших праздников в честь Перуна, Стрибога, Волоса и Дажбога.

Однако потеряв сразу, внезапно, чуть ли не в один день, статус почитаемого, священного культового напитка, мёд не превратился, как рассчитывала тогдашняя знать, в исключительный источник её дохода и в классовый, придворный, привилегированный напиток войска, богачей и властей разных уровней. Он превратился в национальный напиток и занимал это положение в течение четырех веков.

Дело в том, что уже в эту раннюю эпоху со всей силой обнаруживались те постоянно действующие факторы русской истории, которые практически сохраняли своё влияние на исторический процесс в России вплоть до XX века и без учёта которых любые мероприятия властей в России либо обрекаются на провал, либо постепенно трансформируются так, что их значение меняется.

Этими факторами были: обширность территории государства и редкое относительно этих пространств, хотя и значительное по численности, население. Отсюда, как прямое следствие, появлялись ещё два решающих фактора: слабость государственного контроля за событиями в стране, возможность проявления реальной власти князя во всей его силе только в столице, возможность и склонность периферийных районов страны либо не выполнять решения столичных властей, либо затягивать и видоизменять, нередко до неузнаваемости, выполнение этих решений.

Заставив киевлян креститься насильно («аще не обрящется кто заутра на реце, богат ли, убог ли, нищ или работник, – противен мне да будет»), «заганивая аки стада» киевлян в реку, князь Владимир осуществил акт крещения в Киеве и разжалование старых богов и культовых напитков в течение нескольких часов, не обращая никакого внимания на то, что народ «бяху безумнии, видяще богов древних сокрушение и погибель, плакаху по них и рыдаху», и, казалось, в столице вышел победителем этой первой русской феодальной «социально-идеологической» революции Х века. Но на широких пространствах страны, уже тогда простиравшейся от Западной Двины до Урала на севере и до Волги на востоке, победа христианства затянулась где на одно, а где и на полтора столетия. И поскольку русский народ привык всегда после кратковременных вспышек восстания сопротивляться глухо, упрямо и пассивно, то удобной формой сопротивления новой религии и поддержки волхвов, пытавшихся отстоять дофеодальные, патриархальные социальные отношения, стал саботаж населения лесных районов в поставках мёда киевскому княжескому двору и, ещё более того – бесконтрольное изготовление питного мёда для своих личных, домашних нужд, как путём тайного содержания бортей, так и прямого грабежа в княжеских бортных ухожаях.

Памятником этой борьбы остались дошедшие до наших дней княжеские постановления и законы, карающие за тайное уничтожение бортных колод и деревьев («а кто дерево зрубит со пчолами, заплатит гривну, чьи пчолы и другую гривну – судьям; а кто бортное дерево зрубит без пчол – то полгривны да полгривны – судьям»), а также неписаный, но всенародно осуществленный памятник – превращёние явочным порядком бывшего культового языческого напитка мёда в общенациональный напиток русских и финно-угорских народов на пространствах Северо-Восточной Руси, которая становилась всё более и более независимой от Киева и где уже к середине XII века изготовление мёда бесконтрольно для собственных нужд было признано местными князьями привилегией всего свободного населения.