«Чай по Прусту» (восточно-европейский рассказ)

Позднее в вокзальном отделении полиции дошло до потасовки. Полицейские на следующий день, уже приняв заявление о пропаже ребенка, говорили, что да, был здесь вчера вечером один такой, в годах. Требовал, чтоб пошли с ним документы у людей проверять, останавливать поезда. Они не могли понять, что случилось. Пьяный, употреблял нецензурные слова. Обзывался. Кулаком грозил дежурным.

— Пришлось применить силу, чтобы успокоить. Потом отправили его на Кольскую.

Янушевский провел ночь в вытрезвителе. Там, под утро, когда просыпался от тяжкого сна, замелькали видения. Казалось, что над ним стоит покойная жена. Она хватала его за руку:

— Зенек, Зенек, вставай!

Знакомый незнакомец спрашивал на ухо:

— Мы знакомы? Мы знакомы?

Людек говорил где-то рядом:

— Дедуля, когда мы поедем на Барскую?

— Сынок! — кричал Янушевский на Кольской. — Сынок!

В девять старого каменщика отпустили, списав его данные с паспорта без обложки. Он сразу похромал на остановку и вернулся на Центральный. И как вчера — два раза обошел огромный вокзал. Заглянул в зал ожидания на втором этаже. Может, думал, внук провел там ночь. Свернувшись калачиком, проспал на лавке. Или еще где-нибудь, в каком-нибудь баре, магазине, ларьке. Спрашивал людей, продавцов, буфетчиков, кассирш. Мальчика никто не видел.

Около загородочки, где пили вчера с мужиком из Колюшек, постоял немного. Стул, на котором оставил аккордеон, был пуст.

Позднее, уже когда ехал к Крыське, он еще надеялся, что Людек у матери. Думал: войдет и увидит внука у дочкиной кровати. Красная коробка будет лежать на одеяле, рядом — зеленая шапочка.

Но когда он вошел в палату, понял: ничего такого не случилось. Нет здесь малыша. А Крыся, едва взглянув на отца, сразу догадалась, что стряслась беда. Попыталась сесть. Оперлась на локти.

— Что, что? Пап, что случилось? На кого ты похож!

— Нет его у тебя, дочка? — спросил Янушевский.

— Кого нет? Что случилось? — закричала Крыська. — Матерь Божья! Пропал, да?

Янушевский, с синяком на лбу, в черном пиджаке с полуоторванным рукавом, стоял над дочерью. Сжимал и разжимал пальцы на спинке кровати.

На крик прибежали врачи и сестры. Первой — старшая медсестра.

— В чем дело? Что за крики? Пани Крыся!

— Он ребенка моего потерял! — голосила Крыська. — Мой собственный отец!

Заглядывали больные из коридора. Те, кто лежал рядом, сели на кроватях.

— Успокойтесь, пани Крыся! — сказала медсестра. И Янушевскому: — Рассказывайте.

Только после его рассказа было сделано заявление о пропаже Людека. Старшая медсестра сама позвонила из процедурного кабинета на Центральный вокзал, в полицию, в службу охраны порядка. Даже на телевидение, где пообещали заняться этим делом в программе «Ищу тебя».

Но когда они попросили фотографию мальчика, оказалось, что фотографии нет. Медсестра передала трубку Янушевскому.

— Договоритесь сами, нужна фотокарточка.

Каменщик взял трубку, молча подержал возле уха, потом сказал:

— Нет у внука фотокарточки.

Медсестра не хотела верить. Побежала спросить мать.

— Пани Крыся! Нужна фотография сына!

Крыська заплакала и отвернулась к окну.

Только когда отец уходил, опять приподнялась:

— Пап, ищи его! Если не найдешь, клянусь Богом, я домой не вернусь! Не видать вам меня!

Янушевский немного постоял в дверях, повернулся и вышел.

Проходили месяцы, весны, зимы. Крыська рассказывает, что отец каждый день ездит на Центральный вокзал. Тетя Божена вздыхает, Гитлер говорит:

— Блин, разорвал бы этого, который тогда…

Дядя Капуста молчит. Мушка ворчит под столом. Над диваном — Матерь Божья с младенцем. На столе — дешевый портвейн.

Старый каменщик уже не выгоняет из квартиры гостей Крыськи-Алкашки. Сам охотно выпивает. Но больше времени проводит на вокзале. Его можно встретить там утром, вечером, даже ночью. В черном пиджаке, небритый, седой, без шапки, он обходит главный зал. Ковыляет мимо людей в очередях перед кассами. Идет вдоль витрин магазинов, мимо киосков и баров. Закидывая деревянную ногу, поднимается на галерею и оттуда, через перила, долго смотрит в зал. Пока не начнут слезиться глаза. Тогда он трет большим пальцем веки и идет вниз. Съезжает на эскалаторе на перрон. Возвращается, чтобы обойти вокзал по подземным переходам: со стороны Хмельной и Злотой, Эмилии Плятер, Иерусалимских аллей, Иоанна Павла. Время от времени останавливается и осматривается. Вокруг только серая толпа.

— Экспресс «Кракус» до Кракова и Закопане прибывает на третий путь второго перрона. Вагоны номер сто один, сто два, сто три останавливаются в первом секторе… — слышится над головой.

Виктор Фишл Кафка в Иерусалиме © Перевод Н. Шульгина

I

Я мог бы поклясться, что это он. По десяткам фотографий я знал эти большие, словно болью расширенные, печальные глаза на узком, продолговатом, бледном лице с острым подбородком, эти чуть оттопыренные уши и черные волосы, густо обрамляющие низкий лоб. Это наверняка был он. Я мог бы в этом поклясться.