Чайка

Вспомнив планеры, Степан Демьянович разгневался еще больше… Не мог он терпеть этого слова, и самолетов не любил, когда служил — летал, приходилось, разве откажешься, а как на пенсию вышел — все, ни шагу на борт, даже в Сибирь поездом ехал — трое суток тряс в вагоне свое грузное тело, как какой-нибудь половик.

От те и Сибирь, и чего подался? Там и застудил, видать, в поезде… купе, мать их ети, называется, щели в палец толщиной. Сыновей мирить ездил, тоже, чего удумал, мирить. Что один — ковыряло, забрался за Урал, инженерит, что другой — как отдал его в дело, так до сих пор из статистов не выберется. Вроде сыновья, а вместе собрать, что ни слово — разлад и злоба, злоба, мать ее, нечеловеческая, тут и драка приключится может, и до Каинова греха недалеко. Ну ладно, тот инженерит, с голоду не мрет, ни позора, ни славы, а младший, младший-то, если раньше его хоть в «адидасах» на рок-концертах кривляться заставляли или майку цеплять с лапой куриной, ну ладно там, козу делал, или марафон мира бежал, а сейчас шабаш какой-то, — псалмы учить заставляют, и молитву, и креститься на ходу, а служат кому, наших, попов, что ли мало? — из-за океана выписывают, параноиков каких-то… Нет, не выбраться из оцепления Яше, раз на роду так написано, вовек не выбраться, запалу нет, а судьба и на том свете хозяйка, дело известное, не успеешь умереть, а уж, глядь, выряжают тебя в униформу и опять в оцепление — рай от грешников охранять. Рай?..

Ох, так вот ничего вроде, а чуть подумаешь — ну прямо гвоздь в спине. Может, опухоль там, что ж они, гады, ни черта не делают. Какое-то психосоматическое расстройство твердят, покой, ванны… Кривошеев советует бросить докторов и к знахарке. Говорит, знает одну старушку, лет уж тридцать как знает. Попал он к ней в первый раз, когда она еще в госпитале работала, со старым ранением лежал, руку у него тянуло — двигать не мог, а в непогоду ныла так — на стену лезь, ну примочки там, магниты — туфтовые все были затеи, а она придет, ладонь приложит — и все, лес валить можно. С тех пор, чуть прихватит — только к ней, а вообще-то практику свою она не афиширует, особняком живет, на лавочках у подъезда не высиживает…

16

Полумрак, никого, старая мебель, голос из-за шкафа:

«Садитесь лицом к окну, не оборачивайтесь, мне позвоночник ваш нужно разглядеть, а физиономия ваша ни к чему, помеха только… так, хорошо, значит шея ноет, — не то спрашивала, не то утверждала знахарка. — Сидите, не шевелитесь, я посмотрю, всели на месте», — говорила она, в то время как пальцы ее больно давили на позвонки…

Внезапно она убрала руки и замолчала. Боль утихла, Степан улыбнулся. Сильна оказалась старушенция. Он пошевелил головой — шевелится, надо же, а раньше чуть в сторону, и тут же красный туман в голове и пузыри…

Он хотел с благодарностью посмотреть на лекаршу, но она предупредила его движение — крепко взяла голову в руки и сказала:

«Ты все увидишь, Степа, только будь осторожен, наконечник там еще и сидит крепко-крепко, не выдернешь».

Она убрала руки — Степан сидел, не шевелясь. Все его члены опять, как тогда в автобусе, сковал страх. И снова виной старуха. Та была полоумная какая-то; эта, хуже того, колдунья. А этот резкий крякающий голос? Он был явно знаком ему. Чайкина? — отчего-то вспомнил он твердую, как полено, девицу, лежащую под ним.

«Лиза», — сказала старушка и вышла из-за спины своего пациента.

Боже, она снова была той молодой, красивой и в чем-то похожей на артистку Орлову девушкой. Откинув назад волосы, девушка рассмеялась. Степан Демьянович похолодел.