Чайка

Калитка двора Карпа Савельевича была не заперта. Немцы без стука вошли в избу и застали хозяина врасплох. Вероятно, только что выбравшись из подпола, он прикрыл крышку. Глаза лейтенанта злорадно вспыхнули. Оттолкнув хозяина, он сам приподнял за кольцо крышку и прыгнул в черную дыру. Солдаты хотели последовать за ним, но в подполе послышалось глухое ворчанье и через миг — вопль лейтенанта, точно его резали. Грохнул выстрел, и в дыру просунулась голова лейтенанта: лицо — как у мертвого, глаза — большие.

Солдаты вытащили его под руки. В подполе раздался громкий лай, на край дыры легли две желтые лапы, и тут же стрелой вскинулось громадное тело окровавленного пса. Щелкнув челюстями, он ринулся за лейтенантом.

— Цетер! — взвыл тот в сенях. Карп Савельевич побледнел.

— Полкан!..

— Сейчас же скройся куда-нито, — шепнул ему Михеич и побежал вон из избы.

Опомнившись, солдаты кинулись за ним следом, на бегу сдергивая с плеч винтовки и щелкая затворами.

Страх лейтенанта за жизнь был так велик, что он протащил на себе пса через весь двор и упал только на улице. Полкан вцепился ему в шейные позвонки. Михеич ударил пса засовом, выдернутым из ворот, и Полкан опрокинулся на бок. Подбежавшие солдаты прикончили его штыками.

Михеич помог офицеру подняться. Вид у лейтенанта был очень жалкий: от брюк остались одни клочья, из оголенного тела сочилась кровь.

Михеич свистнул:

— Вот дурень: из зада его благородия отбивную котлету сделал.

В голосе старосты офицеру послышалось злорадство, и он в бешенстве сжал кулаки.

Михеич сокрушенно покачал головой.

— Моя вина, ваше благородие, — был приказ: всех собак или на цепь посадить, или в расход. Гляжу к вечеру, радуюсь — ни одной собаки… «Соответствует», — думаю. Господам немцам теперь просторней будет, а оно, видишь, грех какой: в подпол упрятали — недоглядел.

Офицер увидел, что и на самом деле у старосты лицо виноватое, смущенное. Кулаки разжались.

— А вы, ваше благородие, не очень уж к сердцу — глупый народ, известно. Хотя вникнуть поглубже в вопрос, большой вины тут не сыщешь. Приказ они выполнили, потому подпол, подумать ежели, куда вернее цепи. А того, что ваше благородие начнет у них в потемках по подполам лазить, они, конечно, по дурости не догадывались. Это уж наша оплошка. Надо бы раньше упредить, собрание, что ли, какое разъяснительное устроить.

Михеич внимательно осмотрел корчившегося от боли офицера и покачал головой.

— Эх, ведь как соответствующе обделал — ни на волосок к вашему благородию сознательности не проявил… Едком бы, ваше благородие, а? Очень даже в таких случаях соответствует: медицина!

— Иди к тшорт! — взревел лейтенант.

Он указал солдатам на дом Карпа Савельевича и сказал что-то отрывистое.

Слов Михеич не понял, но, увидев, что солдаты побежали к дому Карпа Савельевича, вытаскивая из кармана спички, догадался. В глазах потемнело от ненависти.

«Крепись, старик, крепись! — сказал он самому себе. — Наружу себя показывать в твоем положении не соответствует».

Дом загорелся со всех сторон. Рыжее пламя лизнуло венцы. Лейтенант хотел итти, но, сделав шаг, заскрипел зубами и опустился на землю. Солдаты на руках понесли его в комендатуру. Михеич поплелся за ними, стараясь не смотреть на горящий дом.

В комендатуре лейтенант с кем-то долго говорил по телефону то злым, то плачущим голосом. Два раза козырнул; шею, несмотря на боль, все время держал прямо.

«Знать, перед большим начальством отчет держит», — угрюмо подумал Михеич.

Офицер поманил его пальцем. Старик нерешительно взял из его рук трубку и враз охрипшим голосом спросил:

— Ась?

— Староста? — резко раздалось в трубке, и, не дожидаясь ответа, голос заговорил отрывисто, точно лая: — Срок — до рассвета. Собрать все, что есть в списке. В противном случае будешь на веревке с первым солнечным лучом! Слово Макса фон Ридлера есть слово, которое никогда не меняется! Все!

В трубке щелкнуло. Подождав, Михеич крикнул:

— За что, так сказать?.. Какое же соответствие? — В глазах его было смятение.

Солдаты, наблюдавшие за ним, дружно расхохотались, а трубка молчала. Вытирая платком лицо, Михеич вышел на улицу.

— Нет, не выйдет по-твоему, немец! — прошептал он, оглянувшись на комендатуру от калитки своего двора. — С первым солнечным лучом приходи за мной в партизанский отряд. Там я тебя угощу хлебушком, угощу!

«А ежели правда, что нет отряда?» — мелькнула горячая мысль.

Михеич сурово сдвинул седые брови и, медленно оглядев всю улицу, освещенную пламенем догоравшего дома Карпа Савельевича, до боли стиснул кулаки.

— Один в лесу буду!

Во дворе, прежде чем ступить на крыльцо, долго прислушивался. Теперь нельзя без этого: жизнь стала такой, что из-за каждого угла смерть смотрит — пьяная, фашистская, злобная.

Войдя в сени, он услышал голоса: жена с кем-то разговаривала. Узнал голос Карпа Савельевича и толкнул дверь. Кухня тускло освещалась чадившей коптилкой. Жена лежала на полатях. Карп Савельевич сидел за кухонным столом. Проведя грязными пальцами по глазам, он с дикой злобой покосился на Михеича.