Чайковский

Петр Ильич не мог разобраться во всех преднамеренных хитростях реформы 1861 года, с помощью которых царизм обманул свой народ. В окружении Петра Ильича не знали всей тягости взаимоотношений между крестьянами и землевладельцами. Члены семьи Чайковских принадлежали к служилому дворянству и — по роду своей деятельности — представляли, скорее, русскую интеллигенцию, в которую входило и большое число получивших образование разночинцев. Но как бы ни был молодой Чайковский далек от понимания сущности происходящего, он хорошо чувствовал неправду и обман. Молодой юрист, сталкиваясь с неправдой и крючкотворством на службе, искренне переживал несчастья простых людей. Ведь песни этого народа, принадлежность к которому он со всей очевидностью ощущал, запали ему в душу еще в детстве. В десятилетнем возрасте в опере «Жизнь за царя» глубоко почитаемого им Етин-ки он услышал их по-новому — во всей их мощи и самобытной красоте. А гениальная «Камаринская» великого русского композитора вызвала у Петра Ильича искренний восторг своей оригинальностью и высочайшими художественными достоинствами, отразившими национальный дух и своеобразие музыкального творчества народа.

Еще находясь в далеком Париже и слушая оперы Верди и Мейербера, Чайковский, естественно, размышлял и о молодом русском музыкальном искусстве, которому Глинка, Даргомыжский, Верстовский, Гурилев, Варламов и Алябьев уже создали прочный и надежный фундамент. А как бы хотелось и ему, Петру Чайковскому, участвовать в огромном общенациональном деле становления русской музыки! Он видел, какие гигантские усилия прилагают Серов и Одоевский, братья Николай и Антон Рубинштейны, чтобы преодолеть косность, консерватизм и откровенное пренебрежение к отечественной культуре со стороны самодержавия. Вдохновителем этого наиважнейшего для русской культуры дела был неутомимый Антон Григорьевич. Он успевал всюду: концертировал как пианист и сочинял музыку, организовывал концерты Русского музыкального общества и выступал в прессе, готовил открытие первой в России консерватории и разрабатывал ее устав, преподавал и контролировал учебную работу общедоступных Музыкальных классов. Там-то и пересеклись пути молодого Чайковского и маститого музыканта. Первая встреча была не из приятных…

Заехав в Михайловский дворец и обсудив с педагогами насущные дела Музыкальных классов, Рубинштейн выслушал рассказ Н. И. Зарембы об успехах своих учеников. В разговоре он коснулся и Чайковского, который, по его словам, хотя и несомненно одарен, но занимается явно недостаточно. Антон Григорьевич внимательно просмотрел работы Петра Ильича, выполненные им в классе теории и композиции, и попросил его задержаться после занятий. Трудно себе представить, что пережил Чайковский, занимавшийся, по его же собственным словам, «как настоящий любитель», в эти долгие для него минуты перед встречей с человеком, которого он боготворил!

Антон Григорьевич, видимо, был не очень-то многословен. Отметив у юноши, по воспоминаниям соучеников Чайковского, «выдающиеся способности», «несомненный талант и вообще выказывая неожиданно теплое к нему отношение», великий мастер попросил его «как о личном для себя одолжении… прекратить посещение классов, говоря, что не может видеть, когда даровитый человек занимается музыкой кое-как».

Петр Ильич впоследствии неоднократно пересказывал этот разговор своим близким друзьям. По всему видно, что слова Рубинштейна запомнились ему на всю жизнь! Но Чайковский нашел в себе силы не пасть духом. Ведь под влиянием этой минуты он мог бы сразу разрешить мучившую его дилемму и предпочесть благополучие служебной карьеры, а музыку, как дело весьма неопределенное, оставить. Тем более что к этому времени на служебном поприще подоспело повышение: чиновник департамента Министерства юстиции Чайковский был назначен на достаточно заметную должность старшего столоначальника.

Однако ученик Зарембы воспринял обращенный к нему короткий, но внушительный монолог Рубинштейна совсем иначе. Он понял, что требовательность Антона Григорьевича была продиктована знанием тернистого пути музыканта, а обидные слова вызваны гневом мастера при виде очень способного, но ленивого ученика. Слова, вероятно, окрылили Петра Ильича, но, что главное, убедили его в возможности найти свой путь в музыке!