Чайковский

На сохранившейся фотографии, сделанной в 1877 году, Петр Ильич смотрит в объектив, а Антонина Ивановна – куда-то в сторону… «Есть над чем задуматься», – сказал бы по этому поводу Зигмунд Фрейд.

«Домашняя обстановка не оставляет желать ничего лучшего, – констатирует Чайковский в сентябре. – Жена моя сделала все возможное, чтобы угодить мне. Квартира уютна и мило устроена. Все чисто, ново и хорошо. Однако ж я с ненавистью и злобой смотрю на все это…»^[123]

Николай Кашкин в своих воспоминаниях приводит рассказ Петра Ильича о неудавшейся попытке самоубийства, предпринятой им между 11 (23) сентября и 24 сентября (6 октября) 1877 года.

«Я вполне сознавал, что виновным во всем был один я, что ничто в мире мне помочь не может, а потому оставалось терпеть, пока хватит сил, и скрывать от всех мое несчастье. Не знаю, чем именно вызывалась эта последняя потребность скрытности: только ли самолюбие или боязнь огорчить родных и набросить на них тень моего, как мне казалось, преступления? В таком состоянии было вполне естественно прийти к убеждению, что освободить меня может только смерть, ставшая для меня желанной мечтой, но я не мог решиться на явное, открытое самоубийство из боязни нанести слишком жестокий удар старику отцу, а также и братьям. Я стал думать о средствах исчезнуть менее заметно и как бы от естественной причины; одно такое средство я даже пробовал. Хотя со времени приезда от сестры прошло не более недели, но я уже утратил всякую способность бороться с тяжестью моего положения, и сознание у меня, как я сам чувствовал, по временам стало мутиться. Днем я еще пытался работать дома, но вечера мне делались невыносимы. Не смея зайти куда-нибудь к знакомым или даже в театр, я каждый вечер отправлялся на прогулку и несколько часов бесцельно бродил по дальним, глухим улицам Москвы. Погода стояла мрачная, холодная, и по ночам слегка морозило; в одну из таких ночей я пошел на пустынный берег Москвы-реки, и мне пришла в голову мысль о возможности получить смертельную простуду. С этой целью, никем в темноте не видимый, я вошел в воду почти по пояс и оставался так долго, как только мог выдержать ломоту в теле от холода. Я вышел из воды с твердой уверенностью, что мне не миновать смерти от воспаления или другой какой-либо простудной болезни, а дома рассказал, что принимал участие в ночной рыбной ловле и случайно упал в воду. Здоровье мое оказалось, однако, настолько крепким, что ледяная ванна прошла для меня без всяких последствий»^[124].

Имела ли попытка место на самом деле или она была выдумана? Дать точный ответ на этот вопрос невозможно. Никто из родных и знакомых Петра Ильича не упоминал о чем-то подобном, и сам Петр Ильич никому об этом не писал. Или писал, но письма не сохранились или впоследствии были уничтожены? (Известно, что после смерти Петра Ильича Модест и Анатолий Чайковские подвергли его эпистолярное наследие довольно строгой цензуре.) Во всяком случае у нас есть письменное свидетельство того, что мысли о смерти у Петра Ильича после женитьбы появлялись, но он их отвергал.

«Я впал в глубокое отчаяние, тем более ужасное, что никого не было, кто бы мог поддержать и обнадежить меня. Я стал страстно, жадно желать смерти. Смерть казалась мне единственным исходом, – но о насильственной смерти нечего и думать. Нужно Вам сказать, что я глубоко привязан к некоторым из моих родных, т. е. к сестре, к двум младшим братьям и к отцу. Я знаю, что, решившись на самоубийство и приведши эту мысль в исполнение, я должен поразить смертельным ударом этих родных. Есть много и других людей, есть несколько дорогих друзей, любовь и дружба которых неразрывно привязывает меня к жизни. Кроме того, я имею слабость (если это можно назвать слабостью) любить жизнь, любить свое дело, любить свои будущие успехи. Наконец, я еще не сказал всего того, что могу и хочу сказать, прежде чем наступит пора переселиться в вечность. Итак, смерть сама еще не берет меня, сам идти за нею я не хочу и не могу, – что ж остается?»^[125]

Оставалось одно – бежать.

26 июля (7 августа) Чайковский выезжает со слугой (и еще одним близким своим другом) Алексеем Софроновым^[126] в Ессентуки для того, чтобы «уединиться, успокоиться и одуматься, лечиться и, наконец, работать». Деньги на поездку дала Надежда Филаретовна, таким образом, долг Чайковского вырос на тысячу рублей и составил четыре тысячи (впрочем, на возврате «одолженных» денег баронесса никогда не настаивала). Антонина Ивановна осталась в Москве для обустройства семейного гнездышка. По дороге заехали в Каменку, к Давыдовым, где Петр Ильич провел весь свой «отпуск», сославшись на то, что в Ессентуках очень скучно и там у него может начаться хандра. С большой долей уверенности можно предположить, что Ессентуки были использованы в качестве благовидного предлога для отъезда из Москвы без супруги.