Чайковский

Однако идиллия длилась недолго. Уже в марте Чайковский жаловался баронессе на то, что наем усадьбы не обеспечивает полного спокойствия и не дает ощущения собственного жилища, то есть не позволяет устроить все по своему вкусу. Во-первых, неподалеку жила владелица усадьбы, которая всячески навязывалась на знакомство с Петром Ильичом (ну а как же – знаменитость!). Во-вторых, здесь нельзя было ничего менять – ни срубить дерево, которое загораживало вид на реку, ни поставить беседку в нужном месте. В-третьих, в парке, так понравившемся Петру Ильичу, гуляли жильцы близлежащих домов, и с этим ничего нельзя было поделать. Чайковскому было бы достаточно «нескольких квадратных саженей», при условии, что они полностью принадлежали бы ему. Маленький домик^[197] и садик при нем, но – свое! Свое!

Тем не менее в Майданове Петр Ильич испытал творческий подъем. Одним из сочинений «майдановского периода» стала симфония «Манфред» (Соч. 58) по одноименной поэме Байрона. «Над «Манфедом» я просидел, можно сказать, не вставая с места, почти четыре месяца (с конца мая по сегодняшний день), – писал Чайковский композитору Милию Балакиреву, предложившему написать это произведение. – Было очень трудно, – но и очень приятно работать, особенно после того, как, начавши с некоторым усилием, я увлекся»^[198].

Закончив «Манфреда», Петр Ильич начал подыскивать сюжет для новой оперы. В одном из писем к баронессе фон Мекк он снова разъясняет свое отношение к опере как наиболее публичной форме музыкального искусства. «Манфред» будет исполнен раз-другой на симфонических концертах для узкого круга знатоков, а оперы создаются для широких масс, можно сказать, для всего народа. Чайковский уточняет, что им, как и всеми композиторами, сочинявшими оперы, движет не тщеславие, а естественное творческое побуждение максимально расширить круг своих слушателей. При этом не следует «гоняться за внешними эффектами». Нужно выбирать художественно ценные сюжеты, которые «задевают за живое».

Петра Ильича «задел» сюжет трагедии «Чародейка», написанной его современником, популярным драматургом Ипполитом Васильевичем Шпажинским (он же и создал либретто). Литературовед Григорий Бялый охарактеризовал Шпажинского так: «Талантливый эпигон, даровитый представитель переходной поры, драматург без новаторских устремлений, Шпажинский дал театральной русской публике что мог, и получил от нее что заслужил: быстрый успех и быстрое забвение». Можно сказать, что сотрудничество с Чайковским обеспечило Шпажинскому творческое бессмертие – в наше время его помнят только как автора либретто к «Чародейке». Идею подал Петру Ильичу брат Модест, заметивший однажды, что сцена встречи Настасьи с Княжичем была бы весьма эффектной для оперы.

Да и весь сюжет «Чародейки» идеально подходил для оперы. Ревнивая княгиня посылает сына убить Настасью-Чародейку – молодую вдову, в которую влюблен ее муж. Но сын тоже влюбляется в красавицу, а та отвечает ему взаимностью. Тогда княгиня отравляет Настасью. Сын проклинает мать. Отец убивает сына, думая, что это он убил Настасью по приказу матери, а затем умирает сам. В принципе – те же «Ромео и Джульетта», только накал страстей гораздо выше.

«Дело в том, что в глубине души этой гулящей бабы [главной героини] есть нравственная сила и красота, которой до этого случая только негде было высказаться. Сила эта – в любви. Она – сильная женская натура, умеющая полюбить только раз навсегда и в жертву этой любви отдать все. Пока любовь была только в зародыше, Настасья меняла свою силу на мелкую монету, т. е. забавлялась тем, что поголовно влюбляла в себя всех, кто попадался. Тут она просто симпатичная, привлекательная, хотя и развращенная баба; она знает, что пленительна, довольствуется этим сознанием и, не быв просветлена ни верой, ни воспитанием, в своем сиротстве поставила себе единственной задачей весело жить. Но появляется тот, кому суждено затронуть молчавшие до сих пор лучшие струны ее нутра, и она преображается. Жизнь для нее делается пустяком, если она не достигнет цели; сила ее пленительности, прежде действовавшая стихийно, бессознательно, тут является несокрушимым орудием, которое в одно мгновение сламывает врожденную силу, т. е. ненависть князя. Затем тот и другой отдаются бешеному потоку любви, который приводит к неизбежной катастрофе, ее смерти, и смерть эта оставляет в зрителе примиренное и умиленное чувство»^[199].