Чайковский. Гений и страдание

Надежда Филаретовна обеспечивала его безбедное существование и поддерживала морально. В письмах они обсуждают не только музыкальные темы, но и бытовые и даже отношение к любви. «Любили ли Вы кого-нибудь? – спрашивает она в письме и сама же отвечает: «Я думаю, что нет. Вы слишком любите музыку, чтобы любить женщину. Я знаю только один эпизод Вашей любви – это Арто Дезире». Надежда Филаретовна не признавала платонической любви: «Это полулюбовь. Это любовь воображения». Но и на такой, казалось бы, щекотливый вопрос он дает ей обстоятельный ответ: «Вы спрашиваете, знакома ли мне платоническая любовь. Отвечаю: и да, и нет. Испытал ли я счастье в любви? Отвечаю: Нет, нет и нет! Понимаю ли неизмеримую силу этого чувства? Отвечаю: да, да, да. Я пытаюсь в музыке выразить мучительность и блаженство любви. Удалось ли мне это – судить другим. Музыка красноречивее слов».

Будучи за границей, отдыхая за ее счет, он не перестает напоминать ей об этом и без конца благодарит. «Участие во мне далекого друга возбуждает во мне бодрость и жажду работы». А Надежда Филаретовна благодарит его за наслаждение, которое доставляет ей музыка и его письма: «Я жду их, как солнечных лучей». Свою помощь Чайковскому она объясняла тем, что «ему нужно идти вперед и получать вдохновение, а для этого он должен быть материально обеспечен. Я хочу беречь Ваш талант». И она берегла его много лет. Ему было неловко, что она очень превозносит его талант, восхищается всем, что он сочиняет, но в то же время дорожит ее мнением. Он задолжал ростовщикам около трех тысяч рублей, и Надежда Филаретовна выплатила эту сумму. В благодарность за материальную поддержку Чайковский в мае 1877 года посвящает ей одну из своих симфоний – 4-ю. Но в дарственной надписи не указал ее имени, написав: «Моему лучшему другу». Их переписка прервалась во время тяжелой болезни Надежды Филаретовны и потери ею многих объектов недвижимости. Можно сказать, что она стала «ангелом-хранителем» Чайковского и была причастна к его творчеству, хоть предпочитала оставаться в тени.

Глава 5 Женитьба

Нет ничего тягостнее сознания сделанной глупости.

И.С. Тургенев

В начале 1877 года Петр Ильич в одном из писем к брату Модесту сообщает, что решил создать свою семью. «Я серьезно решил вступить в законный брак с кем бы то ни было. Я нахожу, что мои склонности суть величайшая и непреодолимая преграда к браку, и я буду всеми силами бороться со своей природой. Я сделаю все возможное, чтобы в этом году жениться. А если для этого не хватит смелости, то бросить все мои привычки. Разве не убийственна мысль, что люди, меня любящие, могут стыдиться меня. А ведь это сто раз было и еще сто раз будет. Словом, я хотел бы жениться, чтобы зажать рот разным презренным тварям, мнением которых я не дорожу, но они могут причинить огорчение моим близким людям. Я так заматерел в своих привычках и вкусах, что сразу отбросить их, как старую перчатку, нельзя. Да притом я не обладаю железным характером и после моих писем к тебе я уже три раза отдавался силе природного влечения. Меня бесит, что и ты не свободен от моих недостатков».

Твердо решив изменить свой образ жизни, Петр Ильич стал подыскивать невесту. Он советуется по этому деликатному и сугубо личному вопросу с профессором Московской консерватории Кашкиным Николаем Дмитриевичем: «Я ищу пожилую женщину, не претендующую на пылкую страсть, чтобы обо мне говорили, что я семейный человек, а не бродяга какой-то». К поискам он подключил и других приятелей. Но как говорится в пословице: «На ловца и зверь бежит». В один из летних дней 1877 года слуга принес Петру Ильичу несколько писем, среди которых его заинтересовало письмо от одной девушки – Милюковой Антонины Ивановны. Она писала, что ей 29 лет, окончила Московскую консерваторию и еще во время учебы полюбила Петра Ильича и теперь уже 4 года не может смотреть на других мужчин. Просит навестить ее.

Чайковский, человек впечатлительный, с тонкой душой, не мог оставить без внимания признания девушки. Он ответил ей на ее послание. В письме написал, что он не молод, ему 37 лет, «я брюзга, сварлив и подвержен меланхолии, я весь состою из противоречий». Девушка не замедлила с ответом: «Это ничего не значит. Я готова броситься Вам на шею и расцеловать. Я честная и порядочная девушка, и первый мой поцелуй будет Ваш. Умоляю! Приходите ко мне. Жить без Вас не могу и, наверно, скоро покончу с собой».

Чайковский не смог вспомнить такую ученицу в Консерватории и обратился к пианисту и педагогу Лангеру Эдуарду Леонтьевичу (1835–1908), в классе которого она обучалась.

– Была такая в моем классе, – вспомнил Лангер. – Дура. Но смазливая.

Чайковский, не зная девушку, не мог питать к ней каких-либо чувств, но испугался, что из-за него кто-то должен лишиться жизни. И решил посмотреть на девушку, которая так настойчиво добивалась его внимания. Тем временем Антонина Ивановна тщательно готовилась к встрече: подвела брови, подкрасила губы, надела лучшее платье и стала ждать.