Чаки малыш

– Ты чурбан, – сказал Чаковцев Бобу, – даме представляют первой.

Очевидно юная, несмотря на вызывающий мэйкап, девушка была одета броско, но с несомненным, на любителя, вкусом. Она едва взглянула на него и тут же отвернулась, захлопнула длиннющие ресницы.

– Геннадий Сергеевич, – представился Чаковцев.

Боб захохотал:

– А ты и впрямь изменился, брат. Надо же, “Геннадий Сергеевич”…

– Блоха, – небрежно сказала девушка, едва раздвинув губы, протянула бледную руку. Чаковцев заметил тонкую вязь татуировки, теряющуюся под рукавом.

– Это сам великий Чаковцев, Блоха, – не унимался Боб, – по факту живой классик.

– Я знаю, кто он, – сказала Блоха и одарила Чаковцева улыбкой, такой же тонкой и ускользающей, как и тату.

О, эта последняя поросль лолит, они ранили его воображение особенно больно.

Чаковцев представил себе как и куда именно ведёт орнамент по руке – для первого знакомства, пожалуй, слишком отчетливо. Он кивнул Льву и тот моментально подхватил его чемодан – движением быстрым, но не услужливым, и зашагал к выходу.

Блоха протанцевала вслед на опасно свингующих каблуках. Боб придержал приятеля, выждал немного и спросил шепотом:

– Ну как?

Чаковцев ехидно посмотрел на его довольную рожу:

– Привлекут тебя, вот что, за совращение малолетних.

Сташенко расплылся:

– Я, Гена, паспорт посмотрел, я ж вроде как работодатель. И да, зависть – плохое чувство.

– Иди к черту, Боб. И почему Блоха? Прыгучая?

– Не-а.

Сташенко посмотрел по сторонам – не видит ли кто? – и отвернул ворот белоснежной сорочки.

– Еще вопросы есть?

– Нету, – вздохнул Чаковцев, разглядывая синяк на шее.

– А какой у неё голос, – закатил глаза Боб, – какой голос…

Чаковцев пытался уснуть. Он долго ворочался на тонком гостиничном матраце, и кровать под ним отзывалась протяжным скрипом на каждое телодвижение. Единственная гостиница Энска, безусловно, не слишком изменилась с советских времен, но беспокоило Чаковцева и не давало уснуть иное: за тонкой стенкой был номер Сташенко, и оттуда тоже доносился скрип. Ритмичный. Громкий. Давно.

Он накрыл голову подушкой.

“Не спит и уснуть не даёт

Засосной любовью пылкой

Соседка моя, что живёт

Между Бобиком и подстилкой”

К завтраку Чаковцев спустился рано, с ожидаемо больной головой. К его удивлению, Блоха уже сидела за столом – с видом на подмёрзшее узорчатое окошко – и тихонько помешивала чай. Проскользнуть мимо не вышло – девушка заметила его и поманила приглашающим жестом. Чаковцев, с тостами на подносе и газетой под мышкой, уселся напротив.

– Привет, – сказал он, чувствуя с досадой смущение в голосе.

– Привет.

Она подняла на него невинные утренние глаза и Чаковцев окончательно стушевался: без косметики Блоха смотрелась обычной милой девчонкой. Они вежливо обсудили погоду за окном и качество гостиницы, потом у Чаковцева иссякли темы для светской беседы и он забеспокоился о деле:

– Зал уже видели?

– Вчера вечером. Мельком.

– И как?

– Зал как зал, – равнодушно ответила Блоха, – видали и похуже. Бобу даже понравился.

– А тебе?

– Звук там вроде неплохой…

Он сходил за кофе, сделал несколько горьких глотков, с облегчением ощущая, как боль в голове тает и испаряется, посмотрел на девушку подобревшими глазами.

– Кстати, о звуке. Боб тебя хвалит, голос… и вообще…

Блоха засмеялась:

– Ну, он пристрастен.

– Это Боб, – улыбнулся Чаковцев, – он такой. И давно ты с ним? Хотя, о, молодость, у тебя ведь всё – недавно.

Блоха хихикнула:

– В группе – год… Или ты про другое?

“Покраснела или показалось?”

– Про другое, – сказал он, пряча глаза.

– Около месяца.

“Медовый месяц, значит. Это объясняет…”

– Извини, это, конечно, не моё дело, – промямлил Чаковцев.

Блоха отодвинула свой чай и по-детски, в упор, уставилась на него – подобный взгляд у взрослых Чаковцев замечал раньше лишь у людей очень простодушных, а также у конченых прохвостов. “Сразу два джинна в одном изящном кувшине – вот ты кто”, – подумал он с беспокойством; часть его мозга уже подхватила и завертела этот образ, жаркий и соблазнительный: джинн и кувшин, ифрит и гуль, и ещё это чёртово тату – вязь, связь… тьфу.

– Честно говоря, – между тем сказала Блоха с прежним невинным видом, – я представляла себе Чаковцева совсем другим.

– Да? И с чего бы это? – очнулся он.

– Боб. Трещит без умолку про ваши с ним прежние подвиги.

– Бойцы вспоминают минувшие дни? И каким же именно вообразила ты старину Чаковцева?

– Э, даже не знаю, как это необидно определить…

– Смелее, – рассмеялся Чаковцев, – хладнокровнее.

– Ну, я думала, он обычный такой попсовый чел.

– Крашеные волосы, ботокс и кожаные штаны в обтяжку?

– Вроде того. Продукт выгорания звезды, – она усмехнулась. – Белый карлик.

– Ого, – восхитился Чаковцев, – ты точно певица?

– А вы, дяденька, точно автор “Кактусов”?

– Знаешь, Блошка, мы сработаемся, – с облегчением сказал Чаковцев, когда они вдоволь насмеялись.

– Кстати, о работе, – она взглянула на часы и нахмурилась, – пора будить Боба и мальчишек, будем репетировать. Ты присоединишься к нам?

– Обязательно, но позже.