В 1914–1915 годах Ида получала письма от Нести, конечно, с опозданием на несколько месяцев, но каким праздником для нее был каждый раз, когда приходило письмо! Это был ритуал. Она прижимала его к сердцу. Открывала не сразу. Ида знала, чувствовала – и письмо перед ее глазами было тому доказательством, – что ее муж жив и думает о них. Она смаковала эту мысль несколько часов, вилась вокруг нее, как пчела вокруг цветка, наполненного нектаром. Несколько часов девушка носила это письмо повсюду с собой, все еще не распечатывая, потом она садилась, спокойная, но уже с нетерпением, к своему маленькому секретеру и деликатно вскрывала конверт, изучив предварительно печать и все пометки на конверте: где и когда было написано письмо, каким путем оно дошло до нее.
В письме почти не было подробностей о здоровье и чувствах Эрнеста, но были разные забавные истории, которые позволили ей представить, через что он проходил. Храбрость его товарищей, их чувство самопожертвования, глубокий дух товарищества, взаимовыручки – они делились друг с другом тем немногим, что у них было в окопах, и Иду бросало в дрожь, когда она представляла это себе. Муж ничего не писал о газах, о бесконечных выстрелах, которые надолго оглушали всех, кто их слышал, заставляя черпать в себе силы и сохранить единство души и тела для того, чтобы продолжать сражение. Нет, это все она прочитала еще когда он вернулся в Москву, на лице мужа во время его кошмаров… Обо всем этом можно было догадаться и, увы, представить себе степень воздействия…
Но и в Москве людям жилось нелегко. Как странно, что она так и не поговорила об этом с Нестей за эти несколько месяцев, которые они провели вместе…
С самого начала войны в стране начали происходить стычки между россиянами и иностранцами. Всех немецких и австрийских мужчин отправили в Сибирь, а их семьи призвали покинуть Россию. Это коснулось и ее двоюродных братьев Павла, Александра и Виктора Шоенайх. Павел, будучи военнообязанным в немецкой армии, был выслан из Москвы в город Бирск, на востоке Империи. Вслед за ним в ссылку последовала очаровательная Тамара Петрококино, на которой он только что женился. Александра и Виктора также отправили в Уфимскую губернию, других двоюродных братьев поместили под домашний арест в Саратове как «немецких подданных славянского происхождения». Дядя Иды, Фридрих-Вильгельм, отец Александра и Павла, был вынужден бросить работу на заводе Каверина и устроился работать слесарем на купеческой мельнице в маленьком поселке недалеко от Казани. Грабежи, драки и бесчинства следовали одно за другим. Мы видели, как в Москве полчища русских врывались в магазины и квартиры немцев и австрийцев, выбрасывали все на улицу, потом крушили то, что еще осталось целым. Кровати, пианино, мебель, скобяные изделия, ткани беспорядочно валялись среди тортов, сапог, выпотрошенных подушек… Был установлен бессмысленный полицейский и бюрократический надзор, чтобы отслеживать и ограничивать любое перемещение «граждан воюющих государств по России».
Ида, хотя и была немецкой подданной, родилась в России и была русская по матери, теперь стала француженкой по браку, так как носила фамилию мужа. Так что она не волновалась. Не больше, чем ее тетя Хельма, вышедшая замуж за русского Сергея Топленинова. Но судьба двоюродных братьев глубоко беспокоила Иду. «Следовательно, это война против моей страны», вне зависимости от того, Германия ли это, Франция или Россия, – это были страны, с которыми она была повязана кровью, жизнью, любовью…