Чапаев

Впрочем, наш герой оставался верным солдатом. Вскоре после ранения его заочно произвели в старшие унтер-офицеры. Евгения Чапаева пишет о тяжелом и несправедливом положении солдат: они сидели в сырых окопах по пояс в воде, подвергались унижениям и оскорблениям со стороны офицеров, часто недоедали и страдали от цинги. Разумеется, окопная жизнь не была курортом, встречались на позициях и недостойные командиры, однако на передовой издеваться над солдатами было себе дороже: можно было получить пулю или штык в спину. Выяснить, чьей жертвой стал обидчик, было непросто. Продовольственное обеспечение русской армии до осени 1917 года было таким, что особенных жалоб не вызывало: хлеб и другие положенные продукты (два фунта хлеба, полфунта мяса или рыбы, достаточное количество круп и сухих овощей) поступали на передовую регулярно.

Тем временем Чапаев получил из дома известие, которое причинило ему страдания куда большие, чем недавняя рана. Отец (или кто-то под его диктовку) писал, что жена его Пелагея ушла, бросив троих детей (младшему Аркадию был всего год) к железнодорожному кондуктору, который ради нее оставил собственных детей и больную жену.

После этого, утверждает Евгения Чапаева, ее прадед искал смерти в бою, но получил лишь легкое ранение. После излечения в марте 1916 года он отбыл в трехнедельный отпуск.

Чапаев спустя несколько лет описывал Фурманову драматичную встречу с любимой женщиной:

«“Ну, што же, говорю, змея зеленая, хоть и любил я тебя, а иди же ты, сука, на четыре стороны, не хочу я больше знать тебя в жизни. Детей же беру с собой”… И больно уж обида меня взяла! Два ведь года не видел ее, а других штобы баб — пальцем не шевелил. Я никогда этого…» Правнучка, однако, описывает совсем другую, трогательную встречу Чапаева с женой: когда Пелагея увидела Василия, то немедленно покинула любовника и вернулась к мужу. Свой уход из семьи она объяснила постоянными упреками родителей Василия и даже побоями, на которые не скупился Иван Степанович. Любовь вспыхнула с новой силой: Василий и Пелагея почти не разлучались и даже сфотографировались вместе: молодые люди (Василию было двадцать девять лет, Пелагее — двадцать четыре) держались за руки и преданно смотрели друг другу в глаза. Но это счастье было недолгим: Василий должен был вернуться на фронт, иначе рисковал не только своей жизнью, но и мог навлечь большие неприятности на родных. Возможность продлить отпуск разными правдами и неправдами он, кажется, не рассматривал, как и не пытался перевестись в запасной батальон поближе к дому и семье. Чапаев пытался уладить отношения между Пелагеей и отцом: это был мужской разговор на равных, ведь Василий превратился в закаленного воина, георгиевского кавалера, которого невозможно не уважать. Отец обещал вести себя сдержаннее.

Тем не менее расставание с семьей было тяжелым, Василий понимал, что Иван Степанович вряд ли сможет удержаться от брани и рукоприкладства, а Пелагея не станет терпеть оскорбления свекра. Отбывая на фронт, он понимал, что прощается со своей любовью навсегда. Так оно вскоре и случилось. Это состояние солдата и офицера на фронте, который тяжело переживает личную драму, передал словами одного из своих героев — Ивана Синцова писатель Константин Симонов: «Страшно привыкать к мысли, что умерла. Но, может, еще страшней, затолкав эту смертельную мысль в глубь себя, жить с нею так, словно годами идешь по минному полю, не зная, где и когда под тобою рванет».