Чардаш смерти

К чему уговоры? Ярый Мадьяр слабел. Левая рука отказалась повиноваться и плетью повисла вдоль тела. Давление петли на шею усилилось, но вместе с тем и зрение прояснилось. Теперь он мог ясно видеть своих палачей. Впечатляющее зрелище! Красный профессор всё так же лежал под окном, на скамье. Лицо его было мертвенно-серым. Он то и дело, не выпуская из руки пистолета, отирал рукавом покрытое частой испариной лицо. Похоже, его лихорадило. «Антонов огонь» – кажется, так именовали русские такое состояние. Красный профессор прятал глаза, стараясь вовсе не смотреть на Ярого Мадьяра. Второй, белобородый Колдун, разлегся тут же, рядом на полу и неотрывно, не скрывая удовлетворённой улыбки, смотрел в лицо своей жертвы. Колдун держал конец верёвки обеими руками. Он натягивал её, упираясь ногой в стену. Полосатая ткань его штанов напиталась кровью и блестела. Весь пол избы, сколько мог видеть Ярый Мадьяр, был залит кровью. Красный профессор помогал своему врагу удерживать веревку свободной, левой рукой.

– Может быть, довольно? Пристрели его, – сказал он.

– Почему? Тебя смущает вид удавленника? А в селе Шиманово не ты ли повесил пятерых, из которых одна была кормящая мать?

– Довольно! Это был приказ Тухачевского….

– … который впоследствии оказался врагом вашей красной сволоты и ты ни при чём. Так?

– А-а-а-а!!! – взвыл Красный профессор. – Неугомонная тварь! Ненавижу!!!

– Но вешал-то ты!

– Пристрели фашиста! Или ты патроны экономишь, как твой командарм Антонов? Где твоя шашка? В лесу закопал?

– Не-е. Шашки у меня отродясь не было. Только штык. Эсеров и красных штыком колол, когда патроны заканчивались. А до этого таких вот мадьяр и им подобных австрияков.

Красный профессор, досадливо сплюнув, бросил веревку и потянулся к карабину Колдуна. А тот, не рассчитав усилия, позволил Ярому Мадьяру коснуться носками сапог пола. Дани принялся дрыгать ногами, пытаясь встать на пол полной стопой. Боль в боку обжигала, но вопить он не мог – лишь хрипел. Красный профессор навёл на него карабин. Он тискал курок трясущимся пальцем, но оружие трижды дало осечку.

– Комиссар мне не поверил. Вот горе-то! – проблеял Колдун и дёрнул за верёвку.

Сильно дёрнул.

* * *

Ромка стоял по пояс в яме. Октябрина стояла на её краю, на коленях. Сколько можно стоять в такой и позе и плакать? Хорошо, что оттепель настала и температура наконец поднялась до пяти градусов ниже нуля. Да и ветер стих. Так что пусть стоит пока. Пусть плачет. Всё-таки отец – не чужой человек. Да и какой отец! Умница, настоящий герой.

Гул канонады то нарастал, то отдалялся. Время от времени с дороги на Семидесятское слышался металлический скрежет в лязг. Порывистый ветерок, принесший первую в 1943 году оттепель, приносил и ароматы перегоревшей в двигателе соляры.

– Давай похороним Матвея Подлесных отдельно, – попросила Октябрина. – Как-то нехорошо класть его в одну могилу с отцом и Лавриком. Он ведь не герой… Впрочем, и Лаврик…

– Что Лаврик? – Ромка отёр пот со лба и сочувствием посмотрел на Октябрину. Та вроде бы перестала плакать, но глаза всё ещё оставались припухшими. – Мне кажется, что в конце жизни он переменил взгляды…

– Ромка! – она всхлипнула, и слёзы снова хлынули из глаз. – Пережитое в тот день страшнее, чем вся война, чем всё, что видела в Воронеже … наш дом… мама…

– У меня не хватит сил, чтобы вырыть вторую яму, – Ромка ударил лезвием лопаты. От удара земля зазвенела. – Слышишь? Земля промёрзла метра на два вглубь. Провозимся до утра – опоздаем в часть. Ну-ка, помоги!

Колдуна они положили на дно ямы. В избе пастуха нашлось драное, пропахшее клопами одеяло, им и прикрыли мертвеца. Лаврика и Родиона Петровича Октябрина собственноручно обернула кусками брезента. Их положили рядом, плечом к плечу. Могилу зарывали сообща.

– Надо бы обелиск… – проговорил Ромка. – Так не хорошо оставлять. Получается – безымянная могила.

Оскальзываясь на плотном снегу, Октябрина побежала на задворки. Она отсутствовала долго. Ромка, успевший привыкнуть к куреву, уже свернул козью ножку. Влажная махра курилась плохо. Он затягивался, кашлял, снова затягивался. Короткий бычок уже обжигал пальцы, когда Октябрина вернулась с двумя почерневшими, неровно обломанными досками.

– Вот! Выломала! Забор-то всё равно рухнул.

– Молотка нет.

– Зато есть гвоздь.

Она достала из кармана ржавую, кривую железяку.

Гвоздь распрямили голыми руками. Сложили доски крестнакрест. Черенком лопаты вогнали гвоздь в твёрдую, сосновую древесину. Из кармана ватника Октябрина достала огрызок химического карандаша. Имена захороненных были едва заметны на сером фоне доски, но всё же теперь это не безымянная могила.

– Ну вот. Так неплохо, правда? – Ромка обнял Октябрину. Теперь она дрожала от холода, зато плакать перестала. – Этих похоронили. Теперь дело за малым – похоронить войну.