Чародей

Перед бронзовыми дверями в глубине дворца пришедших остановили часовые, но стоило им распознать могучую фигуру Трока, как они расступились, позволяя гостям пройти. Здесь располагались личные покои Апепи. Стены были увешаны великолепными коврами, мебель была сделана из драгоценных пород деревьев, слоновой кости и перламутра, по большей части награбленных во дворцах и храмах Египта.

Трок препроводил Таиту в небольшую, но роскошно обставленную переднюю и оставил там. Рабыни принесли магу кувшин с шербетом и блюдо со спелыми финиками и гранатами. Таита попил, но к фруктам почти не притронулся. Он вообще был очень умерен в еде.

Ожидание затянулось. Солнечный луч, падающий через единственное высокое окно, лениво полз по противоположной стене, отмеряя время. Растянувшись на ковре и подложив под голову седельные сумы, маг задремал, но ни на миг не проваливался в глубокий сон и пробуждался при малейшем звуке. Иногда через толстые стены до него доносился женский плач и скорбные стенания.

Наконец в коридоре послышалась тяжелая поступь, загораживающая проход завеса раздвинулась. На пороге стоял дородный мужчина. Из одежды на нем была только юбка пурпурного льна, препоясанная под объемистым животом золотой цепью. Грудь его покрывали курчавые седые волосы, жесткие, как медвежья шкура. Обут он был в массивные сандалии, а щиколотки закрывали поножи из твердой полированной кожи. Но ни меча, ни иного оружия при нем не имелось. Руки и ноги у него казались могучими, как храмовые колонны, и были испещрены боевыми шрамами: некоторые, давно зажившие, уже побелели и стали гладкими, другие, свежие, выглядели алыми и пугающими. Борода и густая шевелюра тоже были седыми, но не были украшены привычными ленточками или косичками. Волосы не были умащены или расчесаны и пребывали в дерзком беспорядке. Темные глаза имели отрешенное выражение, а полные губы под большим крючковатым носом кривились, как от боли.

– Ты Таита, лекарь? – спросил гиксос.

Голос у него был звучный, говорил он без акцента, поскольку родился в Аварисе и воспринял многое из египетской культуры и образа жизни. Таита хорошо его знал – для него Апепи был захватчик, жестокий варвар, смертельный враг его страны и его фараона. Ему потребовались все его способности владеть собой, чтобы сохранить на лице невозмутимое выражение.

– Да, я Таита.

– Наслышан о твоих умениях. И нуждаюсь в них сейчас. Идем со мной.

Маг закинул на плечо седельные сумы и вышел за царем в коридор. Там их ждал Трок с отрядом вооруженных стражников, которые обступили Таиту, когда тот направился за Апепи вглубь дворца. Звуки плача становились громче, наконец Апепи отдернул тяжелый занавес, скрывавший очередной дверной проем, и, взяв Таиту за руку, ввел его внутрь.

В середине переполненного покоя толпились жрецы из храма Исиды в Аварисе. Узнав их по головным уборам из перьев белой цапли, Таита усмехнулся. Жрецы распевали и потрясали систрами над стоящей в углу жаровней, где лежали раскаленные докрасна щипцы. Соперничество между Таитой и этими шарлатанами длилось уже два поколения.

Помимо целителей, вокруг ложа в середине помещения собралось еще человек двадцать: придворные и военные, писцы и другие чиновники. Вид у всех был сосредоточенно-горестный. Женщины, опустившись на колени, выли и ревели. Только одна пыталась хоть как-то ухаживать за мальчиком на лежанке. Она казалась не сильно старше своего пациента – ей было лет тринадцать-четырнадцать – и обтирала его губкой с подогретой и ароматизированной водой из медного тазика.

С первого взгляда Таита подметил, что это была поразительно красивая девушка с волевым, умным лицом. Забота ее о больном была очевидна, в ее чертах отражалась любовь, а руки действовали умело и проворно.

Таита перевел взор на мальчика. Его обнаженное тело тоже выделялось правильным сложением, но исхудало от болезни. Кожу покрывали характерные для чумы язвы, обильной росой выступил пот. На груди, в тех местах, где жрецы Исиды прижигали кровотечение, виднелись багровые отметины. Маг понял, что несчастный находится в последней стадии недуга. Густые черные волосы взмокли и ниспадали на глаза, глубоко запавшие и обведенные кругами цвета спелой сливы. Глаза были открыты и горели лихорадочным огнем, но ничего не видели.

– Это Кьян, мой младший сын, – сказал Апепи, подходя к ложу и беспомощно глядя на дитя. – Чума унесет его, если ты не поможешь ему, маг.

Кьян застонал и перекатился набок, судорожно поджав колени к изувеченной груди. С резким звуком струйка жидкого поноса, смешанного с алой кровью, вырвалась из стиснутых ягодиц на запачканную простыню. Девушка сразу же подтерла его зад тряпицей, после чего, ничуть не гнушаясь, убрала кал с постели. Целители в углу возобновили пение, верховный жрец взял из жаровни раскаленные щипцы и направился к ложу.

Таита шагнул вперед, преградив ему путь своим длинным посохом.

– Прочь! – воскликнул он негромко. – Ты со своими мясниками наделал уже достаточно вреда.

– Я обязан выжечь лихорадку из его тела, – запротестовал священник.