Чародей

Если бы события в жизни развивались по законам литературы, Чарли умер бы, едва исповедавшись мне; однако у жизни свое представление о драме. Чарли прожил еще почти пять недель. Он пережил Эмили Рейвен-Харт. Ни один из них не знал, что другой умирает в том же доме, за обоими ходили Чипс и Кристофферсон, и оба были окутаны покровом тайны и печали, как всегда, когда Судьба позволяет человеку умереть в собственной постели. Эмили ушла первой; было видно, что она все слабее цепляется за жизнь, а говорила она теперь, если вообще говорила, как озлобившийся стоик. Но в основном она молчала и почти не снимала кислородную маску. Она явно испытывала сильные боли, поскольку метастазы уже проникли в кости и легкие; за несколько дней до смерти она погрузилась в полное молчание и неподвижность. Это была предсмертная кома, но ни я, ни Дюмулен не заостряли на ней внимание: Чипс отлично знала, что происходит, но не хотела об этом говорить. Я снова, уже в который раз, подумал, что настоящий героизм перед лицом смерти проявляет не умирающий, а те, кто рядом с ним.

Похороны прошли очень тихо. Я знаю, что многие старые друзья, гости давних салонов, пришли бы, но Чипс хотела видеть только самых близких. Прислали удивительно много цветов, в том числе огромный венок от Ассоциации Молочных Фермеров, которая своих не забывала, и венок поменьше от Канадского Клуба. И еще несколько – от банков, университетов и прочих учреждений, чьих великих деятелей Эмили увековечила в бронзе. «Голос» напечатал небольшой некролог, озаглавленный «Скульптор по маслу скончалась в возрасте пятидесяти семи лет». Факты в нем были более-менее верны, но окраску им придали совершенно ни с чем не сообразную. За гробом шли Чипс, Кристофферсон, Макуэри и я, а отпевал один из младших священников Святого Айдана: каноник хотел сам провести эту службу, но в последний момент его вызвали на епархиальное собрание, которое он ну совсем никак не мог пропустить. Похороны вышли на редкость мрачными, а уж я в силу своей профессии бывал на многих.

Мы с Хью удалились ко мне на квартиру, чтобы подкрепить себя спиртным.

– А кто сидит с Чарли? – спросил он.

– С Чарли сейчас не нужно особенно сидеть. Он очень плох, но ведет себя тихо, и Кристофферсон скоро придет к нему и попробует влить в него немножко бульона.

– Дело швах, надо полагать?

– Да, с того самого званого ужина у Эсме.

– Она все еще разнюхивает колоритные факты про Святого Айдана.

– Я знаю. Ты ее поощряешь.

– Профессия такая. Для этой серии, «Торонто, которого больше нет», нужна крепкая статья о церквях города, и я хочу, чтобы она была о приходе Святого Айдана, а не о каком-нибудь другом, более евангелистского толка.

– Почему ты не предложишь ей написать что-нибудь про Дам и их салоны?

– Это недостаточно весомо. Вот церковь – это весомо. Эсме до сих пор уверена, что в этой «истории насчет святости» что-то есть, и не отстанет, пока не раскопает ее.

– Об истории насчет святости лучше вообще молчать.

– Что ты имеешь в виду?

– О… ничего особенного.

– О нет, что-то особенное. Джон, что ты скрываешь?

– Ничего такого, чем я мог бы поделиться с пронырой-газетчиком. Ты выбалтываешь все что ни попадя.

– Неправда, и ты сам это прекрасно знаешь. Чарли тебе что-то рассказал.

– Почему ты так думаешь?

– У тебя прекрасный виски. Он стимулирует интуицию. Вы с Чарли наверняка за эти прошедшие недели много и долго беседовали по душам.

– Беседовали, да, но что «по душам» – не сказал бы. Но нельзя же сидеть у постели больного и молчать. Конечно, мы говорили о днях расцвета Святого Айдана, прежде чем он попал в руки ультрасовременного каноника и превратился в общественный клуб с массовиками-затейниками.

– Ах, какие были ритуалы!

– Я думал, ты считаешь их театральными.

– В капельке театральности нет ничего плохого. Ритуалы Святого Айдана были в классическом стиле: подлинное лицедейство. А «искренность», которую предпочитает каноник, не что иное, как система Станиславского: загляни к себе в нутро и выуживай оттуда что под руку попадется. А уж что там в основном попадается, легко догадаться. Ритуал есть не что иное, как тончайшее гуано, которым удобряют бесплодные пустыни доктрины.

– Боюсь, ритуалы, какими их знали Чарли, Декурси-Парри и Дарси Дуайер, ушли в прошлое.

– Херня! Все исторические эпохи отстоят от вечности на одинаковое расстояние.

– Кто это сказал?

– А почему ты не думаешь, что это сказал я и прямо сейчас?

– А это так?

– Я так часто повторял эти слова, что практически уверен – они мои собственные. Я думаю, что был ближе к сути прихода Святого Айдана, чем ты, Джон. Ты же помнишь, я бывший священник. Пресвитерианский, но это означает подлинно верующего человека. Вы, прихожане Святого Айдана, использовали христианство, как язычники мифологию, – что-то вроде узорчатых обоев для души.

– Может, и так. Но и во мне есть свои неизведанные глубины, так что нечего смотреть на меня свысока.

– Ты эти глубины обсуждал с Чарли?

– С ним я обсуждал его глубины.

– Джон, я же вижу, ты просто разрываешься от желания что-то мне рассказать, но мешает клятва Гиппократа.