Чародей

Поскольку он человек выдающегося интеллекта, я объяснил ему, в чем заключается проблема. Я сказал, что если он бросит курить, то проживет дольше, но будет ли жить лучше? Я также сказал, что если он и не бросит курить, то, возможно, все равно проживет долго. Так бывает со многими курильщиками. У меня не было для него никакого плана спасения. В конце концов он сам выбрал режим: он перестал курить непрерывно с утра до ночи и ограничился восемью большими трубками в день. Он купил две новые трубки и выкинул старые, вонючие. Он перестал выпивать почти по бутылке виски в день и полностью отказался от привычки опрокидывать рюмочку в постели сразу после пробуждения. Но я ему ничего не запрещал.

– Я вас понял, доктор, – сказал он. – Как пелось в древней песенке в мюзик-холле, «немножко приятного – это полезно», но следует соблюдать умеренность. Золотая середина, капелька мудро примененного платонизма и капелька самодисциплины. Я понимаю вас, и большое спасибо, что не стали меня пугать. Вы напомнили мне вещи, которые я, старый дурак, и сам знал. Но время от времени следует посещать мудреца, чтобы он открыл тебе уже известные истины. Таких врачей, как вы, – один на тысячу.

К этому выводу уже пришло немало людей. Многие мои пациенты, по их собственным словам, «благословляли меня». Но немало коллег проклинало меня, считая еретиком от медицины. Однако многие другие направляли ко мне сложных пациентов – тех, кому они сами больше ничем не могли помочь.

Я уже начал обрастать легендой. Я использовал нетрадиционные методы, а у профессионалов ничто не возбуждает такого подозрения, как любой намек на нетрадиционность и любые методы, не описанные сверху донизу в медицинских журналах. Возможно, это шарлатанство. А может быть, хуже того, это действенно. А шарлатанство, которое действенно, ненавистно вдвойне.

Но я не был шарлатаном. Согласно толковому словарю шарлатан – это человек, претендующий на знание того, чего на самом деле не знает. Но я ни на что не претендую – я провозглашаю, что знаю нечто, чего не знают многие мои коллеги по профессии. Наверное, это можно определить как гуманизм. Макуэри, познакомившись со мной поближе, назвал меня врачом-эклектиком, имея в виду, что я смешиваю всевозможные, далекие друг от друга вещи в нечто цельное на основе собственных вкусов или действенности полученной смеси.

Опыт, полученный на войне, внушил мне недоверие к медицине, предписывающей определенное средство при определенном наборе симптомов. Конечно, на войне, особенно рядом с линией фронта, приходилось поступать именно так; на длительные обследования времени не хватало, а единственной целью во всех госпиталях, где я работал, было поставить солдата на ноги и вернуть в строй. Медицина мирного времени в частной практике не опускалась до такого уровня, но врачи, утомленные однообразием работы, часто назначали лечение для галочки, особенно если пациент попался надоедливый или неприятный. Потому что не следует думать, будто притяжение между пациентом и врачом не работает в обе стороны. Если пациенту не нравится врач, лечение вряд ли увенчается успехом. Я даже слышал, как пациенты говорили, что их не сможет вылечить человек, который явно глупее их самих. Лично мне никогда не становилось лучше от лечения у врачей, которых я считал неграмотными, но это чистый интеллектуальный снобизм, и мне должно быть стыдно. Однако мне не стыдно. Но мне и самому никогда не удавалось значительно облегчить состояние пациента, если он мне сильно не нравился.

Я не отвергал традиционные методы лечения. Я просто хотел быть уверенным, что они подходят конкретному больному, а любому обладающему хоть каплей здравого смысла ясно, что это далеко не всегда так.

Мне было очевидно, и я полагал, любому очевидно, что тело – не механизм и разница между двумя больными значительно больше, чем между «фордом» и «роллс-ройсом», – она качественная. Я дожил до поры, когда людям начали пересаживать органы других людей – вид каннибализма, который иногда помогает. Торжество механицизма в медицине. Но очень немногие доходят до такого состояния, когда вынуждены отправляться в лавку органов в поисках запчастей.

Я верю – и, оказывается, Парацельс придерживался того же мнения, – что различных желудков, сердец, печеней и легких столько же, сколько людей на земле, и лечить их следует индивидуально, применяясь к их особым нуждам – каковы бы они ни были. А каковы они – не всегда удается выяснить в лаборатории; иногда для этого нужно отправиться в консультационную к диагносту. Лечение должно быть чрезвычайно личным, и если оно вдруг уведет в царство психики, значит врач должен последовать за ним туда. Но обычно оно происходит там, где смешиваются тело и душа, – где тело влияет на душу, а душа на тело, и нужно чертовски потрудиться, чтобы распутать этот клубок, и потребуется время, труды и сочувствие; а у затюканного врача-терапевта и его брата-специалиста всего этого не хватит на каждого попадающего к ним пациента.