Чародей из Серого замка

– Запросто, – пожал плечами Богумил. – Штригой – самый сильный из существующих упырей. Солнце его сжигает, как и всех, но если он выпьет детской крови из нескольких десятков недорослей, то на краткий промежуток времени сможет вести себя, как обычный человек, дневное светило ему не будет помехой. А уж с его нечеловеческой скоростью и силой он такого может наворотить за это время…

Ксендз махом побледнел, под стать своим одеждам.

– А насколько краткий этот промежуток? – тихо спросил он.

– Совсем краткий, – утешил его Богумил. – Плохо другое, что у кровососа два сердца, одно упыриное, одно – человеческое, и поэтому им даже отдыхать не нужно. В темное время суток они могут передвигаться по улицам беспрепятственно. Вы ничего, кстати, не замечали в городе… странного?

– По ночам я обычно сплю, так что не замечал, – улыбнулся священник. – Во всяком случае, ничего страннее вашей подруги.

Он снова деликатно кашлянул.

– Пан Богумил, если вы позволите… будьте аккуратны с пани Анной. Сами понимаете, селяне малограмотны и необразованы, и колдунов навроде вас не любят, хотя сами не могут защититься от чудищ. Но жриц Безымянной матушки, которая на самом деле была обычной ведьмой, они не любят еще больше. Жрицы несут в неокрепшие умы ересь о равенстве женщин и мужчин, хотя во всех священных книгах сказано иначе. А еще дают добрым прихожянкам яды для вытравливания плода и избавления от надоевших любовников.

– Не все любовники просто так надоедают, кто-то ведь издевается и бьет, и насилует, – возразил Богумил.

– Но чем тогда жертва, ставшая палачом, лучше своего насильника? Они могут прийти в лоно церкви и попросить помощи, если местный ксендз не поймет и осудит, то их всегда приветят в соседнем костеле. Бог любит всех своих детей, и добрых, и злых. А людей, решивших взять на себя его функцию казнить и миловать, непременно ждет наказание. Вы мне приятны, Богумил, поэтому прошу вас – осторожнее с пани Анной. Заведет она вас по кривой дорожке в геенну огненную. Вы делаете важное и богоугодное дело, истребляете оживших мертвецов и нечисть, и за это, я уверен, простятся вам и попойки, и веселые дома с распутными женщинами, и сквернословие. Но не усугубляйте свою совесть еще и этим грехом.

На постоялый двор Богумил вернулся вечером. Тихо прошел через общий зал к себе в комнату, бросил сумку и пояс с оружием на постель и только хотел упасть следом, как услышал из-за стенки тихие ругательства. Хмыкнув, он вышел и постучал в соседнюю дверь.

– Боги, ты пришел, наконец! – выдохнула стоявшая на пороге Анна. – Помоги мне расстегнуть этот треклятый корсет!

Девушка схватила колдуна за руку и потянула за собой. Дверь захлопнулась, и Богумил очутился в небольшой, но светлой комнатушке с распахнутыми настежь окнами. Здесь пахло не помоями, которые выливали с верхних этажей прямо на улицу, а скошенным разнотравьем из сада, а еще самую малость – вишневой притиркой для нежности кожи.

– Его не иначе как бесы придумали, этот пыточный костюм, за грехи прародительницы нашей, – прорычала Анна, поворачиваясь к нему спиной. – Наделся нормально, а снять не могу. Рубашка от дневной жары намокла, развернуть эту дрянь шнуровкой на живот не выходит никак.

Богумил шагнул ближе и пробежался пальцами по узорчатой парче, привычным движением расстегивая крючки. Затем наклонился ниже и тихо рассмеялся.

– Ты бы этот узел еще потуже затянула. Теперь только заклинанием придется. Не шевелись.

Он шепнул себе под нос формулу и погладил узел указательным пальцем. Тот зашевелился, как живой, и шелковые шнуры скользнули в стороны – вместе с краями корсета. Рубаха в процессе сползла с плеч и опустилась ниже лопаток.

Как завороженный, Богумил уставился на обнаженную девичью спину с чуть выпирающими косточками позвоночника, на белую шелковистую кожу без единого пятнышка или родинки. За свою жизнь он перетрогал и перещупал десятки баб, но такой нежной, почти лилейной красоты не видел ни у кого и никогда.

А еще от Анны умопомрачительно пахло вишневой кислинкой, и Богумил даже на расстоянии словно бы ощутил этот вкус на языке. От внезапно нахлынувшего, острого, почти болезненного желания потемнело в глазах и он, недолго думая, сделал еще шаг и с шумным вдохом уткнулся носом в мягкий изгиб между плечом и шеей.

Анна изумленно оглянулась.

– Я тебе что, девка гулящая?

– По-почему? – голос у Богумила дрогнул.

Жрица Безымянной матушки повернулась и уперла руки в бока.

– А с чего ты тогда решил, колдун, что я с тобой лягу?

Богумил не сразу расслышал ее слова – он смотрел, не отрываясь, на розовые соски-ягодки, хорошо видные сквозь тонкий дорогой лен. А когда осознал, о чем его спросили, сжал губы и нахмурился.

– А что, нехорош я для тебя, жрица? – ответил он с вызовом.

– Может, и хорош, – пожала та плечами, как ни в чем не бывало. – Да только после всех борделей на пути от Царьграда да Чаросвета на кой черт ты мне сдался? Франц-венерию после тебя лечить или еще что повеселее?