Чародей из Серого замка

– Ополоумела совсем? – задохнулся колдун от возмущения. – Или я тебе сопляк безусый, который к бабе не знает, с какой стороны подойти, и разрядится себе же в штаны, увидев первую же мокрую… А, чтоб тебя!

Богумил отвернулся и присел на кровать. Руки тряслись от гнева, пальцы то и дело сжимались в кулаки.

– Чтобы ты знала – я тоже в целительстве кое-что смыслю, и уж не допустить до себя заразу всякую смогу, не сомневайся! Тем более, такую… поганую.

– Ладно. – хмыкнула бесстыжая жрица. – А как насчет всего остального? Ты сейчас злишься и готов меня скрутить и кинуть поперек кровати, потому что я тебе отказала, не так ведь?

– Не так! Я силу в отношении женщин в жизни никогда не применял! Ты удивишься, наверное, но до тебя никто мне не отказывал!

– Неудивительно, – снова повела плечом Анна. – В сравнении с вонючим засранцем типа Лешека или его папаши ты хорош, конечно. А по факту – меньшее зло.

– Это почему же? – Богумил так удивился, что на краткий миг прекратил даже злиться.

Анна же надменно задрала островатый подбородок.

– Ты когда в баню ходил в последний раз, колдун? Вчера накануне, перед походом в веселый дом? А теперь лезешь ко мне, немытый после ночи с оравой распутниц и шести часов, проведенных в седле, и думаешь, я от радости тут же упаду перед тобой, на все готовая?

Глаза ее снова сверкнули яростным синим, как утром возле конюшни.

– Вы же девок красивых любите – ароматных, с гладкой кожей, с выщипанными во всех местах волосами, с приятным запахом изо рта и целыми зубами. Без шрамов, порезов, без растянутых после беременностей животов. Потому и лезете в постель даже к недорослым юницам, со своими бородами, в которых застревают крошки со вчерашнего ужина, в нестиранном исподнем, пьяные и заросшие с макушки до пяток. Или неправду говорю?

– Я не… – начал было Богумил, но жрица невежливо его перебила.

– Что – ты? У тебя волосья на груди, как шерсть у медведя, аж из ворота рубахи торчат, смотреть противно! А туда же, женихаться лезет! Держу пари, у тебя кущи в междуножье такие, что сад вокруг Синекурового поместья от зависти бы завял!..

Богумила подбросило с постели, словно чьим-то недобрым пинком.

– Да ты… Ах, ты… Провались к бесам в преисподнюю! Может, там себе как раз мужика по вкусу найдешь!

Разъяренный колдун вылетел из комнаты Анны, как пробка из бутылки с дорогим игристым вином. Промчался по коридору, выскочил на улицу. Его колотило от злости и обиды, и он в сердцах стукнул кулаком по росшему у лестницы в трактир чубушнику. Тот качнулся и осыпал Богумила мелкими жухловатыми листьями.

– Эй, милсдарь! – позвали его из дверей.

Богумил обернулся. В проеме стоял хмурый хозяин.

– Вы за своего паныча платить будете, или как?

– За какого моего паныча? – рявкнул до сих пор не успокоившийся колдун.

– Так за этого, с которым вы упыря ловить приехали, – хозяин взглянул на него с досадой, как на недалекого. – Паныч ваш цельного гуся в одно, извиняюсь, рыло сожрал и бутыль самого дорогого вина в три минуты выдул…

Но Богумил его не слушал, остолбенев от неожиданности.

– А откуда ты знаешь… про упыря?

Хозяин в ответ посмотрел на колдуна еще неприятнее, как на скорбного умом.

– Так от паныча же. Он еще так складно сказывал про ваши злоключения, про свадьбу и змея паскудного, народ в зале аж заслушался! Еще одну бутылку даже вскладчину ему купили и поставили, чтобы не умолкал. Я честный, за вторую с вас высчитывать не буду, токма за гуся мне деньги возверните и за первую бутыль…

Богумил схватился за ближайшую ветку, иначе неминуемо упал бы на землю – так дрожали колени.

– А… много народу было в зале в это время?

– Да почитай, полгорода. Школяров человек десять, кузнец Чащек с Кованой улицы с семейством, толстая Марта из булочной на углу, дровосеки с лесоповала, три матроса с пристани в Уверках, четверо солдат из дальнего гарнизона…

Богумил уже не слушал – он влетел в таверну, едва дав хозяину шагнуть в сторону и уступить ему дорогу, и понесся по лестнице на верхний этаж.

– Убью брехливого курвиного сына! – заревел он, пинком распахивая дверь в комнату Лешека. – Язык вырву и засуну в…

И замолчал, остолбенев на пороге и понимая, что обещания свои, сказанные сгоряча, он уже точно не выполнит.

Потому что молодой Лешек, сын шляхтича Синекура, и без того был мертв. Лежал поперек огромной кровати с вырванным горлом, и кровь успела не только окрасить постель, но и растечься по деревянному полу огромной неряшливой лужей. У лужи был цвет спелых вишен, которые собирают в дни праздника первого урожая. Вот только пахло не горьковатым расколотым ядрышком, не щиплющим нёбо кисловатым соком, не сладкой женской притиркой для нежности кожи, а желчью, испражнениями и дурной смертью. Очень дурной.

Богумил со стоном наклонился вперед, и его вырвало.

*

Конечно, ни воющие в голос подавальщицы, ни вышибала, как раз обходивший с дозором территорию постоялого двора, ни бледный, как простыня, хозяин ничего не видели и не слышали. Да, был паныч на закате внизу, много ел и пил, рассказывал диковинные истории, а потом быстро захмелел и ушел спать.