Чары

Мадлен чувствовала себя хорошо и спокойно с Гидеоном. Она знала – он понимает, что ей не нужен любовник, ей хочется только дружбы, и поэтому она могла быть с ним простой и открытой, рассказывать ему о своем прошлом и объяснять свое настоящее. Она рассказала ему почти все: о своей семье в Цюрихе, об Амадеусе и Ирине, о своем отце и том, как обрадовался бы Александр, если б встретил настоящего живого частного детектива на Манхэттене – его мечты и истории из книг стали бы реальностью. Она даже доверила ему самое дорогое, ее Антуана – но, правда, она вспоминала лишь хорошие дни, их радость и счастье, потому что ни один человек в мире не мог и не должен был знать о глубине ее горя.

Гидеон все больше и больше поддавался ее очарованию. В начале их дружбы у него было искушение относиться к ней, как Мириам относилась к тем крошечным изумительным украшениям, которые дарил ей муж по большим юбилеям и к праздникам. Но постепенно он узнавал, насколько Мадди была сильнее, чем казалась. Она была женщиной, жившей чувствами. Душа и сердце диктовали каждый ее поступок – даже теперь, когда она наглухо закрыла ту часть души, что отдала Антуану Боннару. Но иногда Гидеону казалось, что под нежной кожей и плотью Мадди – несгибаемая сталь.

Отец и мать умерли, но у Гидеона оставались две его сестры, старшая, Марианна, переехала с семьею в Чикаго, а Абигайль поселилась в Филадельфии. У Гидеона было тоскливое желание – которое, Гидеон знал, не может осуществить – познакомить их с Мадди, сказать им – вот женщина, которую он любит, девушка, которую он ждал столько лет… Но пока он мог только отвести Мадди и Валентина в дом дяди и его жены, которые до сих пор жили в Гринвилле.

Однажды в воскресенье они пошли к ним на чай – Мадлен взяла выходной. Гидеон с удовольствием заметил восхищение, мелькнувшее в глазах дядюшки Морта, когда тот впервые увидел Мадди. Заметил он и инстинктивную плохо скрываемую тревогу тетушки Руфь. Гидеон знал причину тревоги – десять лет он ни разу не показывался с подружкой, и тут вдруг привел вместо девушки женщину с ребенком, иностранку и шиксу[99] с головы до ног.

– Гидеон так много мне рассказывал о вас, – сказала Мадлен, когда в смущении присела в гостиной.

– Да, похоже, больше, чем нам о вас, – рот Руфь Тайлер слегка искривился вопреки ее желанию быть вежливой.

– Но это вполне понятно, – спокойно ответила Мадлен. – Ведь я – просто друг, а вы – семья.

– Просто хорошие друзья, а? – спросил Морт Тайлер и подмигнул.

– Именно так, мсье.

– Пожалуйста, называйте меня Морт, хорошо? – С удовольствием.

– Сколько вашему малышу? – спросила Руфь.

– Мне четыре года, – вдруг сам ответил Валентин. Он рос, легко говоря на двух языках, а когда начал больше времени проводить без Мадлен и Зелеева, английский Валентина стал более непринужденным и американским по духу. Но, конечно, малыш перенял акцент матери.

Руфь Тайлер принесла чай, добавила в чашку Мадлен слишком много молока, но та выпила его, словно нектар, и приняла вторую чашку.

– О, мой Бог, – неожиданно воскликнула она.

– Что случилось? – спросила Руфь.

– Ваш сырный пирог!

– Да, и что с ним? Вам не нравится?

– Совсем наоборот! – Мадлен положила вилку на тарелку, рядом с большим куском пирога. – Гидеон мне рассказывал, что вы печете самые чудесные сырные пироги на свете, но, боюсь, я не вполне могла себе представить, насколько они вкусные.

– Это – старый еврейский рецепт, – сказала Руфь. – Вы умеете печь пироги, Мадди?

– Боюсь, нет.

– Гидеон говорит, что вы поете?

– Немножко, – скромно ответила Мадлен.

– Ее учил кантор, – добавил обманщик Гидеон, отлично зная, что Мадди учил Гастон Штрассер, но он обожал поддразнивать тетушку.

– Это ты серьезно? – немного оживившись, спросила Руфь, но не совсем веря.

– Конечно, тетушка Руфь. Как вы можете сомневаться? Леви были лучшими друзьями Мадди в Париже, Ной Леви имел на нее большое влияние.

– Ну и хорошо, – глаза Руфь заблестели, и она повернулась к Мадлен с новым интересом. – Скажите мне, дорогая, ваш покойный муж – упокой Господь его душу – он, случайно, не был евреем?

– Нет, мадам, – голос Мадлен был почти извиняющимся.

– Но этот Леви был, правда, кантором?

– Конечно, мадам.

– Ну, по крайней мере, это уже что-то, – Руфь взяла пирог, разрезанный на две части. – Еще кусочек, моя дорогая?

Валентин привязался к великану-американцу сразу. Гидеон знал, как часами играть с ребенком, никогда не утомляя его и самому не уставая от игр. Руди Габриэлу тоже понравился Тайлер. Достойный человек, так тепло и искренне относящийся к Мадлен, просто не мог быть никем иным, как только хорошим человеком.

И только Зелеев был недоволен.

– Разве тебе нужно проводить столько времени с этим мужчиной?

– С Гидеоном?

– Господи, да с кем же еще? С кем еще ты видишься так часто, когда у тебя и так мало свободного времени? Конечно, я имею в виду Гидеона.

– А чем он плох? – мягко и растерянно спросила Мадлен.

– Во-первых, у тебя с ним мало общего…

– А что еще?

– Он – детектив. Он ведет низкую и сомнительную жизнь.

– Чепуха.

– А ты думаешь – это романтично, быть частным сыщиком, ma chère?