Чары. Избранная проза

Признаться, я не собирал подробных сведений об угловом восьмиэтажном доме, поэтому могу лишь заметить, что построен он в начале века и принадлежит к числу многоквартирных доходных домов, запечатлевших в тяжелых створках парадных дверей, обитых понизу медью, мозаичных полах с египетским орнаментом, наведенных на стены античных профилях, застекленных врезах крыш, пропускающих потоки света, широких лестницах, спиралью обвивающих шахту лифта, и зеркальных кабинах с перламутровыми кнопками на дубовой панели, — промышленный дух молодого русского капитализма. Архитектура же дома — об этом я тоже упомяну лишь вкратце — выдержана в стиле модерн, о чем свидетельствуют бронзовые фигуры рыцарей на фасаде, облицованном ноздреватым серым камнем, причудливые лепные гирлянды, протянувшиеся вдоль карниза, декоративные вазы в глубоких арочных нишах, большой венецианский балкон посередине и маленькие балкончики по углам, овальные медальоны с гербами и каменные львы у подъезда.

Эти львы с ощеренной пастью и водруженными на рыцарские щиты массивными лапами до сих пор производят внушительное впечатление, хотя облупленные морды, затупившиеся когти на лапах и отколовшийся уголок пьедестала выдают их почтенный возраст. Жители дома наряду с обиходным названием — Дом номер восемь или просто Дом восемь — называют его также Домом со львами. От таких названий, считающихся не меньшей достопримечательностью старой части Москвы, чем сами дома, обычно веет чем-то обжитым и уютным, однако не скажу, чтобы внешний облик дома вызывал подобные чувства — для этого он слишком высок и мрачен. Трудно объяснить, откуда берется, сквозь какие щели просачивается эта мрачность, ведь не заказчик же и архитектор заложили ее в свой проект! Видно, вмешательство неких фатальных сил приводит к тому, что построенный для увеселения дворец, павильон или охотничий домик в нашем отечестве приобретает вдруг такое неистребимо мрачное и гнетущее выражение, что из него бегут все обитатели. А затем он долго наводит страх на случайных прохожих своими заколоченными окнами, проросшей сквозь ступени травой и скрипучими флюгерами.

Вот и угрюмая громада восьмиэтажного дома, нависающая над узенькой улочкой, явно напоминает Бастилию или иное сооружение с такой же сложившейся репутацией. В правоте этого сравнения убеждают и серый ноздреватый камень, которым облицован фасад, и кирпичный колодец двора, куда редко заглядывает солнце, и сырые подворотни с помойными баками, и кучи угля, сваленного возле котельной. Нечто гнетущее, давящее, пригибающее к земле, как своды тюремного каземата, незримо исходит от стен дома, и застывшие каменные истуканы с облупленными мордами не столько украшают парадные двери, сколько сторожат невидимых узников.

Таков угловой восьмиэтажный дом-великан, протянувшийся на целый квартал вдоль узенькой улочки с названием Малая Молчановка и выходящий боком в соседний переулок, именуемый Большим Ржевским. И таково внушаемое им чувство высоты, огромности и мрачной, каменной тяжести, что ни у кого не возникает сомнения в его вечном и незыблемом праве на это место.

Помимо Дома со львами здесь должны быть упомянуты, любовно перечислены как ориентиры, маяки моего детства: сквер под названием Пятачок, находившийся на пересечении Малой и Большой Молчановки (старушки собирали там шампиньоны), дровяной склад, устланный свежими желтыми опилками и пропахший сосновой корой, Собачья Площадка с урной-фонтаном посередине и наконец Арбат. Арбат с кинотеатром «Юного зрителя», рестораном «Прага» и магазинами — писчебумажным, игрушек и «Овощи-Фрукты», где на мраморных прилавках были наклонно выставлены реечные ящики с гроздями грузинского винограда, пересыпанными стружкой антоновскими яблоками, оранжевыми мандаринами, лиловыми сливами, фиолетовыми баклажанами, а в стеклянных конусах, поддерживаемых воротниками кронштейнов, продавался кровавый томатный сок, нацеживаемый в граненые стаканы.

Да, стеклянные конусы с томатным соком, мокрая соль на блюдце и ложка в стакане с водой (посолил и размешал): как не упомянуть об этом! Хотя от дальнейших описаний Арбата конца пятидесятых мы воздержимся. Воздержимся потому, что нам это не позволяет избранный метод: роман-то экзистенциальный. Поэтому, какие там описания, какая верность бытовых деталей, историческая правдивость и достоверность! Этак мы могли бы расписаться и на четыре части (по одной на каждого евангелиста). Но нет, не распишемся. О чем-то скажем, о чем-то забудем, в чем-то оговоримся, что-то переиначим — лишь бы схватить, запечатлеть саму жизнь в ее отсветах, свечениях, вихревых изгибах.