Чары. Избранная проза

Естественно, что при таких наклонностях родителей хозяйством в доме никто не занимался, пыль с мебели почти не стирали, цветы в горшках забывали поливать, а выметенный из углов сор чаще всего заметали в щель пола. Но об Ангелине — куколке, ангелочке (недаром ей выбрали это имя), сказочном создании — радели и заботились всей душой. Для нее покупали молоко у самой дорогой молочницы Труни, стучавшей по утрам в дверь со своими бидонами, усадив на детский стульчик и повязав кружевную салфетку, кормили манной кашей с озерцом клубничного варенья посередине, поили клюквенным морсом и каждый день давали ложку маслянистого рыбьего жира. Ее белые гольфы и платья с оборками мать стирала в большом тазу, погружая по локоть руки в хлопья серой мыльной пены, сушила на протянутых под потолком веревках и гладила громадным железным утюгом, похожим на готический замок с башнями и бойницами. Гулять ее водили не в шумный проходной двор соседнего дома, а в тихий палисадник, отгороженный от улицы высоким забором, и аккуратная старушка-няня в круглых очках следила за тем, чтобы она дружила только с хорошими девочками — такими же чистенькими, вежливыми и послушными.

Куколка, ангелочек, она была любимицей всей коммунальной квартиры. Едва лишь вспыхивали бледным утренним светом лампы под газетными абажурами, начинали коптить примуса на кухне и накаляться докрасна чугунные дверцы изразцовых печей, за которыми потрескивали сухие дрова, в коридоре слышался ее топот, удары мяча об пол и об стену, прыжки через скакалку и хлопки в ладоши. И тотчас же тихонько раскрывались двери комнат. И Ангелину приглашали — погладить по голове, усадить в уголок дивана, задать несколько вопросов, которые обычно задают детям («Это что же, твоя дочка? — показывая на куклу. — И как же зовут твою дочку?»). Да, погладить, усадить и угостить — творожным сырком в корзиночке, шоколадным или цукатным, пирожными из Столешникова переулка, конфетами «Деликатес», «Театральный набор», «Золотой петушок» или «Карнавал» (моим любимым лакомством была горбушка белого хлеба, посыпанная сахаром).

Ангелина охотно отзывалась на приглашения, не испытывая при этом ни малейшей застенчивости, и после привычного поглаживания по голове, вызывавшего на ее лице терпеливо-выжидательную мину, бухалась на диван и бойко, задиристо — с лукавым жеманством ребенка, знающего, что ему все простится, отвечала на вопросы взрослых. Отвечала, а сама незаметно косилась на стены, столы и подзеркальники, отыскивая взглядом разные штучки, затейливые вещицы, которые можно было бы взять, подержать в руках, подробно рассмотреть и даже понюхать, если это флакон из-под духов «Звездочка» или «Шутка», аптечный пузырек, картонная коробочка из-под лекарства, обтянутая резинкой. Конечно же, такие вещицы находились, и Ангелина осторожно тянула к ним руку, стараясь не выдать своего нетерпения и не показаться нескромной, невоспитанной, хватающей все руками:

— А можно?..

— Разумеется, можно, деточка, — отвечали ей, и хозяйка затейливой вещицы сама вручала ее гостье. — Вот посмотри-ка… посмотри…

И Ангелина смотрела, трогала, самозабвенно подносила к носу и втягивала незнакомый, загадочный, кружащий голову запах. При этом ее лицо выражало такую восторженную радость, что хозяйка снисходительно, с интригующей небрежностью улыбалась и спрашивала:

— Нравится? Ну, хочешь, золотко, я тебе ее подарю?

При этих словах Ангелина вся краснела от удовольствия, блаженно зажмуривалась, замирала, не решаясь сознаться в том, что она хочет («Просить чужие вещи невежливо», — всегда наставляла мать), и упорно молчала до той поры, пока хозяйка сама не отгадывала ее заветное желание и не дарила ей вещицу.

— Хорошо, хорошо, бери.

— Это мне?

— Тебе, тебе.

— Это теперь мое?

— Да твое же, твое!

— Насовсем?

— Насовсем, насовсем, господи! Конечно, насовсем! Не буду же я отнимать!

— Спасибо, — лепетала в ответ Ангелина и, чувствуя панический ужас от мысли, что ее могут еще немного задержать и тем самым сделать вынужденным и бесцельным пребывание в гостях, которое до получения подарка было таким желаемым и сосредоточенным на одной цели, выбегала вон из комнаты.

— Ну, что ты у меня за попрошайка! Неужели тебе мало своих игрушек! — стыдила Ангелину мать, встречая ее в дверях запыхавшуюся от бега, с завернувшимся кружевным воротничком платья, прилипшим к щеке, и тем выражением озабоченности на лице, которое заставляет, спасаясь от одной опасности, не замечать другую.

Застигнутая врасплох, Ангелина прятала за спину руки, державшие новый трофей, переминалась с ноги на ногу, глубоко вздыхала и с усилием морщила лобик, стараясь выглядеть такой, какими и должны выглядеть в глазах взрослых непослушные дети, раскаявшиеся в совершенном проступке.