Час ноль

— Вы натравливаете на меня людей. По вашему приказу баламутят детей. Ко мне пристают на улице. Но ведь на самом-то деле документы у вас. Вы пускаете всех по ложному следу. Я был слепцом.

— Сядьте, прошу вас, — пригласил Олаф Цандер.

— Где мой отец?

Олаф Цандер насильно усадил его в кресло.

— Весьма неумно было с нашей стороны подозревать вас. За это время мы убедились в том, что вы не имеете к этому никакого отношения. Приносим вам свои извинения. Вам этого достаточно?

— Где мой отец?

— Но это же безумие, — воскликнул Олаф Цандер. — Это может кончиться для вас печально. Да проснитесь же наконец.

Теперь Ханна много читала. Больше иностранных авторов. Хемингуэй, Камю, Фолкнер, Скотт Фицджеральд. Снова и снова перечитывала она описания городов, что встречались в их книгах. Париж, Мадрид, маленькие городишки на юге Соединенных Штатов, Лазурный берег. Напитки, коктейли, одежда, моды — она обращала внимание на мельчайшие детали; иногда она пела, сидя в кабине, когда ехала куда-нибудь далеко-далеко, дорога ровно расстилалась перед нею, и спокойно гудел мотор. Она будет много путешествовать, будет есть неведомые блюда, пробовать плоды, названия которых она еще даже не знает. Побывает на разных пляжах и разных дорогах.

Она пошла к аптекарю. И как-то утром, когда Лени ушла в школу, она легла на кухонный стол, а аптекарь повязал себе резиновый передник.

В один из вечеров в декабре Хаупт решился. Подмораживало. Из низких, тяжело нависших над деревней облаков медленно падали первые снежинки. В портфеле у него лежали все необходимые инструменты. До охотничьего домика Цандера он добрался еще засветло. Еще раз оглядел то место. Немного в стороне от домика, под деревом. Хаупт был уверен, что это здесь. Но все же сначала взломал дверь домика. Внимательно осмотрел каждый сантиметр пола. Затем извлек из кладовки лопату и мотыгу. Как Хаупт и ожидал, земля под деревом была рыхлая и без камней. На корни он тоже не натыкался. Копал быстро и равномерно.

— Вот это сюрприз, — сказал вдруг кто-то за его спиной.

Хаупт вздрогнул и оглянулся. Над ним стояли Вайден и старый Цандер, оба с ружьями в руках. Они возвращались с охоты. Хаупт стоял уже по пояс в земле. Он собрался было выбраться из ямы.

— Продолжайте, — сказал старый Цандер. — Я же сказал, чтобы вы продолжали.

И Хаупт продолжал рыть.

Трижды снился Хаупту отец. Хаупт видел только его лицо. Глаза закрыты, кожа желтая как воск. Жуткий страх охватил Хаупта, какая-то неведомая сила оторвала его от отца. С ним, видимо, случилось что-то ужасное.

— Отец! — крикнул Хаупт, когда этот же сон приснился ему во второй раз, и капля пота, скатившись с его виска, медленно потекла по щеке.

— Как тебе там живется? — спросил Хаупт, увидев этот сон в третий раз, и отец в ответ медленно раскрыл свои пустые глазницы.

— Стоит мне нажать на спусковой крючок, и нам останется только зарыть вас, — сказал Вайден.

— А теперь хватит, Хаупт, — буркнул старый Цандер.

Хаупт стоял в земле уже по плечи. И медленно выбрался из ямы.

Цандер положил ему руку на плечо.

— Вам надо это как-то преодолеть. Надо отбиваться. Идите-ка домой.

Около одиннадцати Хаупт появился в «Рокси». Гремел джаз, Ханна танцевала с чернокожим Роки, который установил мотор.

— Пошли, — позвал летчик и отвел Хаупта и Ханну в угол, — Я принесу вам что-нибудь выпить.

В феврале приехал Мундт. Его понизили в должности, теперь он был просто преподавателем.

— За наше доброе сотрудничество, — сказал он утром первого дня работы в школе и пожал каждому руку.

На первом же педагогическом совете он сказал:

— Не поймите меня превратно, фройляйн Фабрициус, но я внимательно изучил расписание. Позволите мне сделать несколько предложений?

Он извлек из портфеля практически новое расписание. И, конечно же, оно было превосходным.

С тех пор как Мундт начал работать в школе, стало заметно спокойнее. Когда мог, он следил за дисциплиной на переменах, пусть даже не в свою очередь. Кокс кончался, батареи были едва теплыми, и почти все ученики сидели в пальто. Окон совсем не открывали, вонь от сырой одежды и обуви была невыносима. Большая часть детей голодала, соответственным было и их внимание. Очень скоро многие ученики обращались к Мундту так, словно он был директор школы. Самые маленькие его даже так и называли.

Как-то в обед Доротея заглянула к Ханне. Вытащила из кармана бумажку.

— С этим я ходила всю большую перемену.

На бумажке был нарисован черный, как сажа, негр. Кто-то наклеил ей рисунок на спину.

— Я возвращаюсь в Тюбинген, — заявила Доротея Фабрициус.

Мундт был к Хаупту подчеркнуто сердечен. Но однажды влетел в его класс с криком:

— Почему у вас такой шум? Где штудиенрат Хаупт?

И тут только увидел сидящего за учительским столом Хаупта.

— Я как раз делал запись в классном журнале, — сказал Хаупт.

Он по-прежнему был любимым учителем. При нем можно было спокойно читать под партой, готовить уроки или выменивать нужные вещи. Когда Доротея Фабрициус уехала в Тюбинген, Мундт взял себе ее уроки английского в девятом классе. Как-то раз, когда у Хаупта был свободный час, он послушал у двери.