Час новгородской славы

Не стал вдаваться в подробности Олег Иваныч. Поблагодарил за вино. Да и перевозчики уже стали подниматься.

Значит, Шурягский Нос… Кудесник из Шурягского Носа…

Во фляге — вина с достатком. Жоакин? Выпили с Жоакином. Тот поцокал языком:

— Давно забытый вкус!

— Что, плохое?

— Да нет. Скорее, весьма необычное. Такое редко привозят на продажу. Это домашнее вино. Обычно такое берет с собой в плаванье средней руки шкипер. Немецкий шкипер.

— Почему именно немецкий шкипер? Не англичанин, не испанец, не португалец?

Жоакин пояснил. Англичанин лучше возьмет с собой эль. Испанец или португалец такую кислятину и пить не станут. А для немца — вполне. То, что надо.

Ну-ну. Кудесник. Мыс Шурягский Нос. Немецкое вино, не поступающее на рынок. Откуда у кудесника такое вино? От немцев, вестимо. От немцев…

Вернулся Олексаха — засиделся с охотниками. Поговорил с утра с местными парнями, что работали на верфи. Вычислил нужных людей — из тех, кого хлебом не корми, дай побродить с рогатиной на крупного зверя. Да и мелким, как оказалось, не брезговали — силки ставили, капканы, самострелы настороженные на среднюю дичь. Бывалыми оказались охотники. Про зайцев так сказали: есть, но мало. Кто б их скупал, да еще живыми — не знают. А вот про кудесника слыхали, есть такой, верстах в тридцати живет, на заимке али в скиту. Может ли дичь приманивать? А пес его…

Олег Иваныч намотал на ус полученную информацию. Отправился было спать — не спалось. Вышел на крыльцо.

На ступеньках сидел Жоакин, смотрел на бледное небо и вздыхал, прихлебывая из кувшина обыкновенную брагу — вино-то давно выпили.

Олег Иваныч сел рядом. Жоакин молча протянул ему кувшин… Хорошая брага, ядреная!

Олег Иваныч вытер губы рукавом, оглянулся…

Олексаха!

— Что, не спится, али чего задумали?

— На звезды смотрим. А ты что не спишь?

— Да комары, заразы. Бражки плесните.

— Пей. Правда, они и тут, комары-то.

— Так, может, костер? Да подымнее.

— Ну, жги.

Затрещал костер, задымил еловым лапником, выбрасывая в синее ночное небо малиновые горячие искры. Совсем как в пионерском лагере где-нибудь под Зеленогорском или Тихвином.

Костер, бражка… Жаль, девочек нет — девочки в Новгороде остались.

После третьей кружки Олег Иваныч напевать начал:

— Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…

Олексаха и Жоакин тоже подпевали. Каждый свое. Олексаха — «Сказание о доброй жене». Португалец — «Балладу о славном рыцаре Густаво Перейроше и его возлюбленной благородной деве Эльмире из Коимбры». Вместе получалось славно. Где-то далеко в лесу выли волки, а за стенами острога, совсем рядом, истошно хохотала гиена.

— Сам ты гиена, Жоакин! — пьяно возразил Олексаха. — Это ж наши, с верфи, ржут, байки травят. Вон, в той избе.

— Ну вот, испортил все ностальжи своими гиенами! — вставая, усмехнулся Олег Иваныч. — Есть у меня предчувствие, Олександр, что эта последняя здесь наша с тобою ночка.

— Так что, завтра…

— Завтра.

Верстах в тридцати к северо-востоку от впадения Волхова в озеро Нево, недалеко от того места, где несут свои воды Свирь и Паша, есть узкий, выступающий в озеро мыс, загибающийся круто к северу, подобно носу зазнайки-отличника. Шурягский Нос — так мыс зовется. Болотистый, кое-где поросший кустами боярышника, малиной и вербою, открыт всем ветрам, если бы не сосны, тянувшиеся вдоль песчаного берега длинной ровною полосою.

Вдоль берега, в виду отражающихся в воде сосен, приспустив паруса, осторожно пробиралось четыре лодьи под новгородскими флагами с изображением серебристых медведей. Лодьи дал ладожский наместник Петр Геронтьевич по личной просьбе посадника Великого Новгорода. Попробовал бы не дать! Лодьи, людей, снаряжение. Даже пушки дал. Снял с крепости.

На передней лодье — «Николай-угодник» — у самого бушприта, изготовленного по-древнему, в виде головы сказочной птицы, стояли двое. Олег Иваныч в темной кольчуге. И лоцман, давешний рыжебородый Трофим-лодочник. Он и сейчас не переставал шутить. Уж такой зубоскал уродился. Перед ним, на специальном дубовом ложе, покоилась тяжелая, заряжавшаяся с дула пушка. Пушка тоже имела свое название — «Огненосное Копье». Была снята с Ладожской башни под личную ответственность пушкаря — дядьки Микиты, который весь путь глаз не спускал с эдакого-то сокровища, а как подошли к мысу, полез в трюм за запасными ядрами, коих и без того, по мнению Олега Иваныча, с избытком.

Что ждало их впереди? Ветхая халупа кудесника? Или — вон там, за мысом, — хорошо вооруженный флот? Орденский, ганзейский, шведский? Олег Иваныч настороженно вглядывался вперед. Поднялся ветер, задул в левую скулу, захлопал парусами. Не к делу ветер — помешает высадке, снесет корабли на мель. И тогда…

Боже, что это?