Час отплытия

Рыбачий народ напропалую грелся по старинке — водкой. То и дело хлопали двери комнат, и коридор оглашался ревом охрипших глоток, музыкой, женским визгом, звоном бутылок. Парняга в сингапурском пестром свитере прошел по коридору с обезьянкой на поводке, их сопровождала целая свита — две девахи, кутающиеся в байковые одеяла, и разудалый мальчишка в джинсах, рыбацких сапогах с отворотами и в одной тельняшке. Обезьянка была грустной от холода.

— У нас тут как в зоопарке, — оживилась дежурная, — один на днях петуха принес, говорит, будильник искал у магазинах, да не сыскал. А и точно — нету их, — удивленно подняла брови старуха. — А в воскресенье девки ездили куда-то прогуливаться, так привезли трех котят, купили по двадцать копеек, это значит, усех трех за шестьдесят. — И она засмеялась, радуясь то ли дешевизне котят, то ли рыбачьей нежности к животным.

— Так где же ваша директорша?

— А лешак ея знает, где она обедает, может, у рес-тора-ане? — улыбнулась дежурная.

— Ну вы бы нас пока поселили, — простодушно сказала Тома.

— Без ея не можем, дочка, нету прав, — дежурная развела руками и еще раз внимательно нас оглядела. — Вам сколько мест надо?

— Двухместный номер, — сказал Саша.

— Вы муж и жена будете?

— Точно так.

— А ну покажь паспорта! — с неожиданным лукавством искоса взглянула на него старуха.

Саша протянул ей два паспорта. Она их быстро, со знанием дела пролистала и вернула.

— Не-е, дружок, такие номера в гостинице не проходют, — дежурная улыбнулась доброй, понимающей улыбкой, словно сказала; не моя воля, а я бы пустила, мне не жалко.

— А есть двухместные, мать? — спросил я.

— Есть, — заговорщицки зажмурилась старуха. — Но как она, — боднула головой на сторону, — схочет даст, не схочет не даст.

— Понятно. Бери, Саня, на нас двоих, — я достал свой потрепанный паспорт, — ту нашу с тобой «каюту», помнишь? А я пока слетаю за Маринкой.

— Кто такая? — удивился Саша.

— Томка расскажет…

На «Весне» было по-настоящему празднично. С трудом узнавал я «коллег» по трюму, по бригаде: все с торжественными, какими-то нездешними лицами, в костюмах только что из-под утюга, при галстуках. Маринку отыскал в бутовке — стирала с двумя девчонками белье. Еле оторвал, пристыдив: дескать, грех работать в праздник.

И вот уже мы сидим вчетвером в межрейсовой гостинице, в «нашей каюте». Те же две железные койки с копытцами ножек, словно вросших в крашенные чуть не судовым суриком половицы, на окнах те же желтые шторы с арабесками, квадратный стол с неизменным графином (как в нем вода не замерзла!) и единственный стул. Где-то шампанское пьют со льдом, а мы добыли чайник горячей воды, опустили в нее бутылку и ждем. Пока я делал покупки в гастрономе. Маринка набрала газет и журналов в киоске, и сейчас все их листают. У Томы — «Юность», Сашка «Советским спортом» шуршит, у Маринки в руках, кажется, «Знание — сила». Я сервирую стол — открываю консервы, нарезаю колбасу, высыпаю из кульков конфеты. В таком холоде оберточная бумага шелестит, как жесть.

И вдруг ни с того ни с сего всем сразу становится весело. Холод пробирает сквозь пальто, из коридора доносятся дурашливо-дикие вопли, а мы глотаем теплое шипучее вино, и все это кажется нам очень смешным.

— Заруливаю я к директорше, — рассказывает Сашка, жуя шоколадную конфету, — а она, — кивает на Тому, — за угол нырнула, я рапортую: товарищ капитан-директор, два рыбака-студента прибыли на зимнюю экзаменационную сессию, просимся в ваш ледник на постой. Она с ходу: паспорта! Глянула: а этот, заявляет, вообще не наш, сахалинец. Да наш, говорю, красный, вот обратите внимание на фото, один только нос у него белый (а там, действительно, пятнышко у тебя на носу), непьющий, толкую, а за спиной — вот как сейчас, вопли. Все вы, говорит директорша, непьющие, все как один ангелы, когда селитесь, а потом — вон что, и пальцем в дверь тычет. Короче, нету, говорит, двухместных. Врет и не сморгнет. Ну, а я заправляю: вам в вашем норковом манто (а шуба у нее нейлоновая), конечно, тепло, а вот как нам уроки делать, если в такой кубрик попадем, и тоже на дверь киваю. А она — про свое: с вами, говорит, на норку заработаешь, вон все графины за два дня переколотили…

— Саша, может, хватит? — Тома, приоткрыв рот, изображает пальцем болтающийся язык.

Я разливаю вино, и Маринка тут же выхватывает свой стакан, поднимает и с улыбкой смотрит на выпрыгивающие пузырьки.

— Давайте за молодых! — наклоняется к Томе, целует ее. — Пусть у вас будет дом и радость в нем и дети, много детей.

Но вот он осушает стакан, резко так встряхивается, внутренне собирается и говорит серьезно и с восхищением:

— Какая девчонка за этой переборкой живет, — показывает пальцем на стену за моей спиной, — вы бы видели!