Час Пик

Главное, цель была достигнута: машина приватизации начала давать сбои, общественное внимание было обращено на Останкино, да и в самом Останкино начался нешуточный бунт; как и предполагалось, о гибели Листьева забыли довольно быстро, и теперь все внимание было поглощено одним: не дать, не дать такого передела, и еще раз пересмотреть это самое акционирование.

А что касается подозрений, то их и быть не могло: все знали, что он, Банкир, поддерживает Градоначальника. а тот, в свою очередь, поддерживает его.

После смерти Листьева, после его убийства у дорогого Градоначальника начинается неприятность на неприятности — но «я ведь джентельмен, я никогда не допущу, чтобы близкие люди получали такие неприятности!»

* * *

Пересчитав очки, Секретарь произнес;

— Удивительно, но вы, — он обернулся к боссу, — вы выиграли… А ведь с самого начала вам никак не шла карта…

— Колода всегда кажется плохо перемешанной, пока к тебе не придет хорошая карта, — вновь произнес Банкир, — главное — уметь…

Он хотел было добавить — «незаметно передернуть её» но, по вполне объяснимым причинам, не сделал этого; надо же всегда и во всем сохранять репутацию настоящего джентельмена!..

«Традиционный подарок ведущему программы…» 100 очков

Нет в мире ничего лучше, чем телефон: тебе надо — ты позвонишь, ты необходима — тебе позвонят. Самые последние новости, сплетни, кулинарные рецепты, советы, приветы, признания, пожелания, откровения, огорчения, шутки, слезы и смех…

Да и просто — неповторимая радость общения с близким человеком.

Если тебе звонят — значит ты еще кому–то нужна, значит о тебе вспоминают. Тебя хотят слышать, с тобой хотят чем–нибудь поделиться, что–нибудь предложить, от тебя узщсгъ что–нибудь такое, интересное; значит ты еще жива. Телефонные провода — тончайшие нервные нити, связывающие живые клетки абонентов; аппарат — хрупкое нервное окончание, крошечный, затерянный нейрон в бесконечно огромном коммуникационном мозгу мира.

Да и сам он, телефон — живой такой, зовущий: вон, когда из шкоды звонят, напоминают, что педсовет завтра или предметная комиссия, как он перед этим жалобно трезвонит, печально так, соболезнующе, словно почтальон, который страшную телеграмму принес, звонит в дверь; а как весело заливается смехом, таким серебристым радостным смехом, точно ангел заливается, когда подруга звонит, очередными новостями поделиться желает!

Прикладываешь трубку к уху, и сразу же между тобой и ним — пластмассовым другом с круглым глазом о десяти зрачках наборного диска — незримая пуповина.

Кому еще поведаешь о своих тайнах, переживаниях, стрессах, неприятностях?

Самому близкому человеку, и то не всегда можно сказать…

Только ему, ему одному.

Телефону, то есть.

Живой, конечно, еще как живой!..

Перережь у человека нервы, обесточь окончания, все эта нейроны и что же?

Угаснет такой организм, сразу же угаснет, как цветочек аленький, как нежная розочка–мимозочка, которую почему–то забыли полить. И вообще — без телефона все цивилизованное человечество сразу бы вымерло как биологический вид, как мамонты в начале ледникового периода…

* * *

Утречком проснулась, умылась, позавтракала наскоро, натягиваешь в прихожей пальто, а взгляд сам по себе на аппарат косится, вид у него приятный такой, глаз так и ласкает, и в указательном пальце зуд нестерпимый — надо, значит, утопить пальчик в наборный диск, номерок набрать…

Так сказать, возбуждение.

Какой–то там рефлекс Павловских собак — то ли условный, то ли безусловный. Скорей, наверное, все–таки безусловный. А может быть, тяга набрать заветный номерок уже выработалась за несколько поколений, так что превратилась в условный рефлекс?

Впрочем — какая разница? Она не биолог, может и не знать, простительно…

Стоп, стоп, время, время.

Торможение, стало быть.

Ага, половина десятого, до школки, лицея то есть — всего только пять минут, занятия начинаются в десять.

Двадцать пять минут всего. Маловато, конечно, для настоящей душевной беседы, но — ничего, потом с работы вернется, наверстает упущенное.

А–а–а, ничего страшного не случится, даже если опоздает на несколько минут, зато дорогой подруге звякнет. Как там, родная — жива?

Опять — возбуждение.

Указательный палец макается в лунку диска, по часовой стрелке, до металлического треугольника–ограничителя: пять… семь… пять… семь… шесть…

Ага, вот так…

Ну?

Наконец:

«Ой, Светочка, а ты знаешь, вчера иду я домой с работы и вижу…»

«Ой, что ты, не может быть!..»

«Ну, точно!..»

«Ай, она ведь раньше с другим ходила…»

«Ой–ёй–ёй, а что же её… ну, этот, бывший скажет?..»

И — безо всякого перехода, а зачем нужны связующие интермедии в беседе двух близких людей? — «А у нас завучиха — представляешь, какая дура, совсем с ума сошла! Захожу я вчера, значит, в учительскую, и вижу, значит, такую картину… Сидит она, значит, юбка коротенькая–коротенькая, в её–то годы… И говорит еще, значит, что…»

«Ха–ха–ха!… Ну, дорогая, это ты уже преувеличиваешь… Ну, юбка коротенькая, эго еще куда ни шло. А вот тако–ое сказать…»