Час пробил

— Я не про сантиметры, — с иронией заметил полковник, — я вообще о той чепухе, что вы несете.

Капитан сжался от незаслуженной обиды. Полковник смотрел на него уже без всякого почтения, почти брезгливо и думал: «Некоторые люди, изучая язык другого народа, проникаются его мироощущением. Потом с ними просто невозможно иметь дело. Просто невозможно».

— Извините, сэр. Бамбук здесь ни при чем, — сдавленным голосом сказал капитан. — Наверное, мы не поняли друг друга.

— Наверное, капитан. Вы свободны. — Полковник резко повернулся и, низко наклонившись, прошел под изящным бамбуковым карнизом.

Черт возьми, он буквально рассвирепел! И не понимал почему. Зато знал, что лучшим способом справиться с охватившим его злобным возбуждением была работа. Он вызвал подчиненных и долго невразумительно втолковывал им, какие ему необходимы личные дела пилотов, стрелков-радистов и врачей. По десять дел на каждую особь, как выразился один майор, которого в части никто терпеть не мог, и мирились только потому, что он обладал удивительным качеством — умел хорошо работать. В любое время суток, в любых условиях, будто состояние под названием «скверное настроение» было ему вовсе не знакомо. '

К концу дня на столе полковника лежали личные дела десяти пилотов, десяти стрелков-радистов и десяти врачей. Когда сержант торжественно внес аванс на огромном бамбуковом блюде, полковник как бы вскользь спросил:

— Блюда тоже из бамбука?

— Не понял, сэр! — Сержант вытянулся в струнку. Он расстроился, потому что знал: его благополучие целиком зависит от умения понимать начальство, а тут он не понял. — Что-то не так?

Полковник отправил в рот кусок ананаса, облизнул губы.

— Все так! Все. Свободен. — Он с тоской посмотрел вслед сержанту. — Сколько тебе лет?

— Двадцать, сэр, — застыл тот.

— Двадцать. А мне сорок.

Сержант стоял на пороге, высокий, светловолосый, не обремененный никакими заботами, кроме одной: выжить и вернуться домой. Впрочем, и об этом он не думал, считая,

что чем меньше думать о смерти, тем меньше шансов встретиться с ней.

— Знаешь, у нас в Штатах есть королевский дворец?

— В штатах? Королевский дворец? Не знаю, сэр.

Полковник впервые за день широко улыбнулся. Есть люди, один вид которых приносит мгновенное облегчение. Сержант был именно таким человеком.

— Есть. На Гавайях. Запомни, малыш. А можешь и не запоминать. Ничего не потеряешь. Мне сорок лет: я удивляюсь, сколько всякой ерунды у каждого из нас в голове, и зачем, спрашивается? У меня — королевский дворец, у капитана Мардена какой-то бамбук, а у тебя в голове, наверное, одни девки. И знаешь, чем я больше живу, тем больше начинаю понимать, что, пожалуй, это самое стоящее дело.

Сержант улыбнулся. Сейчас они были просто двумя мужчинами без чинов и званий, и шла война. Конечно, полковники обычно говорят с подчиненными о высоких материях, об опозданиях и головотяпстве, и сержанту было приятно узнать, что его грозный начальник тоже плутает по жизни и на пятом десятке пришбл к выводу об исключительной ценности женщин, который сержант успел сделать еще в семнадцать лет на учебном стрельбище.

Человек в штатском просил, чтобы все кандидаты были отменного здоровья, коренными американцами и желательно одного возраста. «Все-таки люди одного возраста чаще смотрят на вещи одинаково, а нам нужно, чтобы лишних трений в их компании не было».

Все трое должны уметь прыгать с парашютом и плавать. «Черт его знает, — сказал тот, из столицы, — где им придется прыгать, тут вам не великая американская равнина. Вполне можно шлепнуться в море, а наши резиновые лодочки хороши до определенного предела. Плавать уметь необходимо. Хорошо плавать!»

Утренняя злость прошла, а с нею и желание работать. Полковник уныло смотрел на кипу дел: его начальников, конечно, не волнует, что число сочетаний из тридцати по три колоссально.

К вечеру следующего дня полковник просмотрел тридцать папок. Еще через два дня их оставалось двенадцать — по четыре на каждого кандидата. Когда на столе в маленьком аккуратном домике полковника, с бамбуковыми водосточными трубами и такими же карнизами, осталось шесть папок,

поздно вечером раздался телефонный звонок. Полковнику напоминали, что недоля па исходе.

— Кандидаты отобраны, — доложил полковник, — трое основных и трое резервных. Если начальство сочтет нужным, можно поменять основных на резервных и наоборот. — Полковник был хорошим службистом и понимал, что главное — по. лишать начальство свободы маневра и возможности проявить мудрость, недоступную подчиненным.

И снова безмолвствовал океан, и снова слышалось гудение тяжелых бомбардировщиков, и снова перед полковником сидел человек в штатском, попыхивая дорогой голландской сигарой.

— Прекрасно, — сказал он и пощелкал пальцем по стопке папок. — Я полистал. Выбор представляется нам удачным, — Гость достаточно сановен, чтобы позволить себе произнести многозначительное «нам». — Вызовите всех шестерых. Резервные, думаю, не понадобятся, но соблюдем формальность. У нас мало времени. Я хотел бы сейчас же познакомиться с основными кандидатами.