Час ведьмы

На следующий день ее родители присоединились к ним, чтобы детальнее обсудить план защиты. Халл описал ей варианты, ни один из которых и близко не гарантировал ей оправдания. Мэри могла заявить, что Дьявол околдовал ее, но сейчас Господь изгнал Его и она более не одержима. Таким образом она бы фактически вверила свою судьбу магистратам. Но один из этих людей, узнав о ее аресте, назвал Мэри поганой женщиной с раздвоенным языком. Ни Мэри, ни Халл не верили, что эти люди пощадят жену, уже просившую о разводе, которая во время того, первого процесса говорила с такой прямолинейностью и откровенностью.

Также она могла отвергать обвинения в колдовстве, настаивая на том, что кто-то другой предпочел Дьявола Господу. Это могла быть Кэтрин или кто-то иной. Ей неизвестно, кто это, — ей известно только то, что она невиновна. Но как она объяснит, почему сразу же не сообщила о своем открытии? Это загвоздка, говорил нотариус. У Мэри не было логичного объяснения, которое, по мнению Халла, могло бы обелить ее.

К этому всему добавлялся адюльтер. Магистратам наверняка станет известно о ее прогулках в гавань и на склад Валентайна Хилла, и они сопоставят ее записку, влечение к Генри Симмонсу и его — к ней. Он также должен будет предстать перед советом, но к тому времени ее труп, скорее всего, уже будет качаться в петле на площади перед ратушей. Мэри утешалась тем, что они не бросили Генри в тюрьму. По словам Халла, он хотел признаться, что участвовал в заговоре с целью похитить жену Томаса Дирфилда, и предстать перед судом вместе с Мэри, но нотариус отговорил его, поскольку полагал, что обвинение в измене будет отклонено. Нет доказательств. Да, магистраты видели подлинное письмо Мэри — уловку, чтобы сбить всех со следа, когда она сбежит с Генри Симмонсом, — но Мэри может заявить, что писала его в забытьи, но Господь снизошел к ней, и разум вернулся к ней.

— Возможно, — тихо говорил Халл, размышляя вслух, — вы больше не могли выносить жестокость и плохое обращение Томаса. В таком случае вы писали письмо в страхе перед мужем и готовы были предпочесть смерть — и лучше Небеса — долгой жизни на земле с ним.

— Да, — согласилась Мэри, — возможно, что-то подобное может сработать.

От холода у нее немного стучали зубы, и мать набросила ей на плечи одеяло.

— К сожалению, — вмешался ее отец, — это очень рискованно, потому что самоубийство всегда предполагает абсолютнейшее расстройство рассудка и попирает мудрость нашего Господа. Они могут заявить, что подобное помешательство само по себе есть признак одержимости.

Мэри смотрела то на отца, то на нотариуса. Она была не в силах взглянуть на опечаленное лицо матери.

— Тогда вот что, — предложила она. — Возможно, я написала письмо именно потому, что кто-то меня околдовал. Осенью кто-то оставил во дворе вилки с целью отравить меня. Мы можем заявить в ратуше, что тот человек преуспел: он отравил мои сознание и рассудок.

— И этот человек — злобное дитя Кэтрин Штильман? — спросила Присцилла.

— Скорее всего, это она, — заметил нотариус. — Но мы с Мэри решили, что есть и другие, со своими наветами и обидами.

— Причем необоснованными, — дополнила Мэри, словно это имело значение. Но она хотела, чтобы родители знали: у матушки Хауленд, Айзека Уилларда и им подобных нет оснований желать ей зла.

— У тебя есть еще сомнения, что Кэтрин Штильман заслуживает подобного обвинения? — спросила Присцилла.

— Да.

— Почему? Она злобная тварь!

Мэри вздохнула и продолжила:

— Возможно. Но это не делает ее прислужницей Сатаны. Хотя вчера мне пришло кое-что на ум. Что неудивительно, здесь мне только и остается, что молиться и думать.

— Продолжай, — попросил Джеймс.

— Во-первых, мы не имеем права утверждать, что заклятие с вилками и пестиком направлено на меня.

— Конечно, имеем! — воскликнула ее мать.

— Нет. Его целью могла быть и сама Кэтрин. Ею мог быть и Томас. Могли быть Томас и я — муж и жена. Бенджамин, скажите мне кое-что.

— Конечно, спрашивайте.

— Если Томас может быть жертвой, не способен ли он с той же вероятностью быть охотником? Почему никто из нас не предположил, что Томас мог столкнуться с Дьяволом? Что он и есть самый преданный Его слуга?

Все смотрели на нее, и в камере стало тихо.

— Я говорю серьезно, — продолжила Мэри. — Разве он не мог закопать вилки, вырезать метку Дьявола на пороге? Или это не его дом?

— Он… — Халл запнулся. — Он мужчина.

— Для Дьявола это принципиально? Я не знала.

— Нет, конечно, нет, — ответил Халл. — Я только хотел сказать…

— Знаю, что вы хотели сказать. Но всем нам также известно: это страшный человек. Если кто и выказывает признаки одержимости, так это тот, кто вгоняет вилку в руку другого. Вы и о половине его зверств не знаете.

— Ты намерена обвинить его, а не Кэтрин? — спросил Джеймс.

— Никого я не собираюсь обвинять!

— Но ты обязана, — возразила Присцилла.

— Посмотрим. Но, мама, я много думала об этом. Пожалуйста, пойми: я готова сражаться. Правда. Не потому, что надеюсь увидеть грядущую весну, а потому что, к добру или нет, но Господь создал меня такой.

— Продолжай, — попросил Джеймс.