Час ведьмы

— О, даже просто поделиться с тобой этим знанием — значит забронировать себе место в обители Дьявола, если, конечно, он действительно предпочитает тратить время с особами, подобными мне. Честно говоря, я не уверена, что это так. А твое предостережение насчет этого мира… Благодарю тебя. Это добрый совет. Но мне можно доверить как твою репутацию, так и мою. Я само благоразумие.

— Значит, ты дашь мне рецепт эффективного яда?

— Да. Но только если ты заверишь меня, что твоя жертва — изверг, пытавшийся пригвоздить тебя к столу. Я не поощряю убийство — только укорачиваю путь в Ад тем, кому там самое место.

— Хорошо. Да, это Томас.

Констанция кивнула.

— Не будь сейчас зима, я отвела бы тебя в свой сад собрать ингредиенты. Но, увы, снег уже выпал.

— Придется ждать до весны? Или, что еще хуже, лета? — спросила Мэри и испугалась, что от досады способна перейти на крик.

— Успокойся. Я знаю, где ты можешь найти то, чего желаешь. Мне известно, где есть собранный и правильно заготовленный аконит.

— И где же?

— В лесу.

— В лесу лежит тот же снег, что и в городе, — возразила Мэри.

— Хочешь оправиться в лес? — спросила Констанция жестким тоном, не обратив внимания на замечание Мэри.

— Да, хочу.

— Это значит, что тебе понадобится предлог.

— Я его найду.

— Очень хорошо. Как и я, они начинают с аконита. Волчьего.

— Они?

— Эдмунд и Эстер Хоук. Они делают яд для стрел.

— Те, которых изгнали?

Констанция кивнула.

— Именно. «Вопиющее неповиновение». У нее это в крови, мать была той же породы. Но покаялась. Однако…

— У них много детей и своя большая ферма.

— Точно. Они живут рядом с деревней молящихся индейцев[14]. В качестве протеста усвоили некоторые новые обычаи.

— Как мне найти их?

— Они живут чуть к востоку от Натика. Джон Элиот иногда заходит к ним, когда идет к индейцам.

— И они делают отравленные стрелы?

— Думаю, Эдмунд тратит их только на оленей. Он точно не убивал никого из нас. По крайней мере, пока.

— Они продадут мне яд или само растение?

— Скажешь Эстер, что ты моя подруга. Мы знакомы с ней. Она даст тебе травы, а ты принесешь их мне.

— Но…

— Я приготовлю яд. Или мы сделаем это вместе. Или я научу тебя. Разницы никакой.

Но Мэри все равно боялась, что Констанция многим рискует.

— Твои руки и душа будут слишком запятнаны, — произнесла она. — Ты будешь участницей преступления как для магистратов на земле, так и для ангелов на Небесах.

— Позволь мне самой позаботиться о магистратах в Бостоне и ангелах в райских кущах. Я всегда была вполне самодостаточной и свободной от людских предрассудков.

— Я никак не могу повлиять на твое решение?

— Нет, потому что одна ты не справишься. А теперь могу я дать тебе еще один совет?

— Конечно.

— На людях ты должна быть не просто христианкой. На людях ты должна быть не просто смиренной. На людях ты должна быть более благочестивой, чем когда-либо в жизни.

— Мои добрые дела должны быть известны всем.

— Делай что-нибудь, что имеет отношение к мученичеству, и заручись поддержкой добропорядочных служителей церкви.

— Тех, кто сможет защитить меня от обвинений в колдовстве.

— Верно.

— Ну, колдовство меня не интересует. То, что меня интересует, больше относится к аптечному делу.

Констанция наклонилась к ней и произнесла почти игривым тоном:

— Нет. Тебя интересует убийство. Вот что, мой юный друг, прочно засело у тебя в голове.

25

Я искренне боюсь Люцифера.

Показания Кэтрин Штильман, из архивных записей губернаторского совета, Бостон, Массачусетс, 1663, том I

Мэри смотрела на колокольню материнской церкви в лучах солнца и думала, какое утешение некогда обрела в святилище. Она прокручивала в мыслях свою историю — свой план — и чувствовала, как подступает страх. Но она твердо решила, что выбора у нее нет, совсем, и просила Бога пощадить ее душу.

Зайдя внутрь, она увидела, что Зебулон Бартрам метет проход между скамьями. Староста увидел ее и подошел к ней. Это был человек лет шестидесяти, как думала Мэри, сгорбленный, с настолько заскорузлыми руками, что они напоминали ветви яблони. Он был бадейщиком, пока этот труд не стал для него непосильным. Но он по-прежнему хотел работать, просто жаждал трудиться — считал это знаком принадлежности к числу избранных — и был достойным старостой. Он поставил метлу к стене и слегка поклонился.

— Что тебе угодно, Мэри? — спросил он.

— Преподобный здесь?

— Он пишет у себя.

— Скажите, я могу его видеть?

— Конечно. У вас все хорошо? Что-нибудь случилось с Томасом?

Она улыбнулась, чтобы ободрить его.

— У меня все хорошо, и у Томаса — тоже.

— Значит, это, — он немного помедлил, прежде чем продолжить, — как-то связано с вашим браком и решением совета?

— Нет. Я здесь не по поводу моего брака.