Час волка

Раздался треск рвущейся материи, хруст переламываемых костей. Солдаты отступили назад, на лице человека, который смеялся, застыла кривая улыбка. Один из солдат достал ручной фонарик, и сотрудник гестапо неумело пытался включить его. Что-то перед ним пыталось подняться, высвобождаясь из-под застывшего трупа у его ног. Руки у него дрожали, ему не удавалось щелкнуть неподдававшейся кнопкой.

- Ну что за черт! - заорал он - но тут кнопка поддалась, и свет зажегся.

Он увидел, что там было, и дыханье у него сперло.

У черта были зеленые глаза и крепкое мускулистое тело, покрытое черной с седыми подпалинами шерстью. У этого черта были белые клыки, и стоял он на четырех лапах.

Зверь яростно встрепенулся, сильным движением, от которого руки трупа отлетели от него как спички, и отбросил мертвое тело в сторону. С ним отлетели остатки человеческого маскарада, заляпанный кровью серый костюм, белая рубашка с галстуком, все еще охватывавшим разодранный воротник, белье, носки и ботинки. Среди хлама осталась и кобура с "Люгером": у зверя было более смертельное оружие.

- О... мой... - гестаповец никогда не взывал к Богу, но Гитлера тут не было, а Бог знал, что такое справедливость.

Зверь метнулся, раскрыв пасть; когда он достиг гестаповца, его зубы тут же вонзились в его глотку и вырвали мякоть и артерии. Покрытие крыши вокруг тут же окрасилось красным.

Двое солдат и второй гестаповец заорали и бросились прочь, спасая жизни. Еще один солдат побежал не в ту сторону, - не к чердаку, а в сторону улицы. Далеко уйти ему не удалось - он скончался, как оборванная нота. Второй гестаповец, герой-дурак, поднял пистолет, чтобы застрелить зверя, обернувшись к нему всего лишь на долю секунды, но свирепое зеленое свечение глаз зверя заворожило его, и этой краткой заминки оказалось более чем достаточно. Зверь прыжком метнулся к нему, раздирая когтями лицо в кровавые клочья, и его безгубый придушенный хрип вывел двоих оставшихся солдат из состояния транса. Они тоже бросились прочь, один из них упал, запутавшись у второго в ногах.

Майкл Галатин рассвирепел. Он скрипел зубами, челюсти его щелкали. С его морды капала кровь, горячий запах ее побуждал к дальнейшим зверствам. Человеческий разум работал в волчьем черепе, глаза его видели не ночную тьму, а сероватое мерцание, в котором очерченные голубизной фигуры бежали к двери, визжа словно крысы, за которыми гонятся. Майкл мог слышать паническое биение их сердец, военный барабан, в который колотят с безумной скоростью. В запахе их пота ощущался запах сосисок и шнапса. Он двинулся вперед, его мышцы и сухожилия работали как безупречный механизм машины для убийств, и он повернул в сторону солдата, пытавшегося встать на ноги. Майкл глянул немцу в лицо и в долю секунды определил в нем юношу, не старше семнадцати лет. Невинность, испорченная оружием и книгой под названием "Майн Кампф". Майкл вцепился челюстями в правую руку юнца и сломал косточки, не повредив кожи, лишив его возможности и дальше портиться оружием. Затем, когда юнец вскрикнул и стал отбиваться от него руками, Майкл отпустил его и двинулся по крыше за остальными.

Один из солдат остановился, чтобы выстрелить из пистолета; пуля отскочила рикошетом слева от Майкла, но он не замедлил хода. В тот момент, когда солдат повернулся, чтобы бежать дальше, Майкл метнулся и ударил его в спину, свалив словно пугало. Затем Майкл проворно соскочил с него и продолжил бег, сливаясь в смазанные линии. Он видел, как другие протискивались в дверь, ведущую к лестнице, и еще через несколько секунд они бы накинули на нее изнутри запор. На крыше оставался последний человек, который пролезал через дверь, которая уже закрывалась, и немцы в истерике пытались поскорее втащить его. Майкл пригнул голову и рванулся вперед.

Он взлетел в прыжке, и, изогнувшись в воздухе, всем телом ударил в дверь. Она от удара отлетела, сбив немцев на лестницу клубком рук и ног. Он приземлился в середине клубка, яростно раздирая его клыками и когтями без разбора, затем бросил их, окровавленных и изувеченных, и понесся вниз по лестнице и переходам, все еще помеченным следам носков ботинок Адама.

Когда он сбежал по широкой лестнице, ведущей в зал, ему встретилась толпа, возмущенно толкавшаяся и громко требовавшая возмещения убытков за сорванное представление. Когда Майкл появился на лестнице, крики прекратились; однако тишина длилась недолго. Новая волна визга ударилась о мраморные стены Оперы, и мужчины и женщины в элегантных нарядах перепрыгивали через перила, как матросы с торпедированного линкора. Майкл прыжком одолел последние шесть ступенек, лапы его при приземлении заскользили по зеленому мрамору, и бородатый аристократ с тросточкой слоновой кости побледнел и завалился назад, на его брюках спереди стало расплываться мокрое пятно.