Час ворона

Я прикрыл глаза. Услышал торопливые приближающиеся шаги, тихий голос Антона, спрашивающего, где ключ от моих наручников, услышал, как ему ответили «лови», почувствовал руку на плече, Антон произнес: «Повернись, Лунев, браслеты отомкну». Однако повернуться я не успел.

— Господа! — воскликнул человек со шрамом с наигранно удивленной интонацией. — Как же так, господа?! Вы все, здесь собравшиеся, чуть было не поставили меня в неловкое положение! Совсем недавно я обещал Станиславу Сергеевичу, что ему зачтется его отменная память на лица, и чуть было не нарушил своего обещания!.. Стыдно, господа. И мне, и вам всем должно быть стыдно!.. Антошка, оставь в покое месье Лунева, отправь его вместе с Анатолием Ивановичем и Алексеем Владимировичем отдохнуть, а Захара Семеновича проведи в мой кабинет. Хочется мне с ним поиметь беседу тет-а-тет... Да, и еще — товарищей китайцев распусти пока, Антоша, спроси, чего им надобно, обеспечь... Проголодался я что-то. Любовь моя Игнатьевна, не пора ли нам отобедать, а?

* * *

Следующие минуты жизни я помню плохо, как черно-белые предутренние сны, они остались в памяти на грани восприятия. Вроде бы и помню все, что было в общих чертах, но детально восстановить не смогу. Меня, Толика и Леху погнали вниз, через ту же дверь, откуда я пришел. Наручники не сняли, и пластырь по-прежнему закрывал рот. Я спотыкался на деревянных ступеньках и лихорадочно соображал, что делать. Драться с элитарным китайским бойцом все равно что с Каспаровым играть в шахматы. Вопрос лишь в том, на сколько ходов хватит моих силушек, прежде чем будет объявлен неизбежный мат. Так, быть может, воспользоваться моментом и попытаться бежать? Вопрос — куда? Если бы я увидел рядом окно, я бы пренепременно начал лягаться и попытался сигануть, пусть даже и с третьего этажа. Но окон рядом не было. А где-то в глубине дома отчетливо слышался собачий лай. Лаяла Альфа или, быть может, другая собака крупных размеров, и ствол плюющегося кислотой автомата упирался в затылок. Я представил, как, не оборачиваясь, бью автоматчика у себя за спиной каблуком в пах, он успевает выстрелить, и серная кислота разъедает кожу на затылке. Автоматчик, идущий далеко впереди, разворачивается в мою сторону, давит на спуск, и кислота разъедает глаза... Я представил эту картину настолько живо, что меня передернуло. Однако совершенно неожиданно в мозгу родилась мысль, поразившая до глубины души, будто это и не моя мысль вовсе, а кого-то другого, до поры дремавшего в нашем с ним общем теле: «Ну и что? Пальнут в лицо кислотой, прикроешь один глаз обеими руками так, чтобы гарантированно сохранить хотя бы одно око, и убьешь стрелка, а там видно будет... Правда, одним глазом, но видно». Что-то во мне перегорало, что-то отдаленно знакомое, но до конца неизведанное, рождалось внутри меня. Я чуть было не бросился на охрану, однако вовремя понял, что руки скованы за спиной и глаза прикрыть нечем... Я испугался, что начал сходить с ума, но довольно быстро сообразил — нет, я не схожу с ума, просто я начинаю мыслить по-другому, новыми категориями, с иными, не как у нормальных людей, оценками основополагающих понятий Жизни и Смерти...

Лестница кончилась. Нас троих провели через гараж в освещенный тусклой лампочкой подвальный коридор с одинокой железной дверью в конце, в тупичке. Открыли дверь, резанув по ушам надрывным скрежетом, втолкнули в тесную квадратную комнатушку сплошь из бетона. Каменный мешок.

— Митрохин! — позвал один из мужиков-конвоиров. — Лови пиджак толстого и ключи от их браслеток.

Лешка не поймал. Пиджак Толика и пара ключиков упали на бетонный пол. Скрипучая дверь закрылась, и я утонул в кромешной, непроглядной тьме, но не надолго. Под потолком вспыхнула ослепительно яркая лампочка. Я зажмурился.

— Стас! — Леха потрепал меня по плечу. — Погоди чуточку. Я сейчас Толику помогу и тобой займусь.

Леха встал на колени, отыскал на полу ключики от наручников, кинул в угол дорогой пиджак Анатолия и занялся замком на его браслетах.

Толик, похоже, впал в ступор. Как вошел и встал, так и стоял глыбой. Лешка повозился с замком, чертыхаясь, наручники упали с глухим стуком, и Толик ожил. Сорвал с себя галстук, рванул рубаху на животе, застонал. Пока Лешка помогал Толику отдирать пластырь от губ, я тупо разглядывал огромный живот Анатолия Ивановича. Кислотные шарики оставили на коже ужасающе уродливые кляксы-отметины. Раны кровоточили и напоминали открытые язвы. Меня едва не вырвало. Пластырь помешал.

— Толя, приляг вон туда на пиджак, а я Стаса освобожу.

Лешка помог Толику улечься на спину и исчез у меня за спиной. Я попытался закрепостить руки, чтобы ему было проще попасть ключом в дырочку замка. Леха, чертыхаясь, искал ключиком скважину, а я слушал, как стонет Толик, как он бормочет что-то про то, какой он дурак, купился, приехал в санаторий один, шофера отпустил на субботу, дурак.