Час ворона

Замок наручников открылся. Я с наслаждением вытянул руки вперед, повел плечами, согнул локти. Ощущать возможность свободно двигать затекшими руками оказалось настолько приятно, что, клянусь, я забыл про пластырь на лице.

— Стас, прижми рукой волосы, а не то я начну разматывать пластырь и клочья повыдираю... — Лешка дернул за конец липкой ленты на затылке, и я схватился ладошкой за свалявшиеся волосы, сморщившись, как от зубной боли. Особенно неприятно пластырь отдирался от кожи на щеках. Слава богу, процедура разматывания закончилась быстро, я обрел возможность дышать ртом и говорить.

— Леха, ты здесь со вчерашнего вечера?

— С ночи. Повязали в двадцать три часа с копейками...

— Не знаешь, куда Захара повели?

— Знаю. На допрос.

— На допрос?

— Угу. Давай сядем, Стас, я устал.

Митрохин присел на корточки, облокотившись на бетонную стенку, вытащил из заднего кармашка паршивеньких джинсиков носовой платок и занялся протиранием стекол своих очков.

Я не мог сидеть. Мне требовалось движение. Камера... Да, именно «камера» — так про себя я обозвал комнату, где нас заперли. Камера имела площадь не более шести квадратных метров. Три мелких шага от двери до стенки и три — обратно. Я ходил по камере взад-вперед и вдруг вспомнил, что зэки про товарищей по камере, которые так же, как я, ходят-мечутся в застенках, говорят — «он тусуется». Ха! И здесь я тусуюсь, тусовщик хренов. Всю жизнь тусуюсь. Сначала с единоборцами в спортзалах, потом с киношниками, с педрилами и шлюхами в ночных клубах, с заказчиками рекламы и безголосыми попсовиками-музыкантами, а теперь вот тусуюсь в частной тюряге, ха!

— Стас, ты чего смеешься? — Леха, подслеповато щурясь, озабоченно посмотрел на меня снизу вверх. — С тобой все в порядке?

— Ха!.. Ага! Со мной полный порядок! Мне только что отсрочил смертную казнь судья-шизофреник! Я в порядке! В полном! Все — о'кей!

— Не мельтеши. Стас. Толику вон хуже, чем тебе, боль приходится терпеть, а он не истерит, держит себя в руках.

— Толик уже закатил истерику... Прости, Толя, не хотел тебя обидеть.

— Ничего... проехали... — простонал Толик. — Ты прав, я сорвался... дурак!

— Ты не дурак. Толя! Дурак взял нас в плен! Шизик, блин, маньяк! У-у-у! Как я его ненавижу!!!

— Стас, успокойся, пожалуйста. — Леха надел очки, вытер платком вспотевшее лицо. — Он не шизик, он притворяется, чтоб казаться страшным, а охрана и Любка эта ему подыгрывают. На самом деле у них все скрупулезно продумано, все схвачено.

— А я думаю иначе! Блин! Какой бред, ребята, какой бред!

— Возьми себя в руки. Стас, соберись... — продолжил увещевать Леха, но я его перебил:

— Я собран, Леха! Я, как никогда, собран! Я просто злюсь, понял?! Мохаммед Али перед боями специально себя заводил, а мне не нужно заводиться, я сейчас и так заведен дальше некуда!

— Перед боями?.. — Лешка грустно улыбнулся. — Надеешься урыть китайца? Серьезно?

— Я что? Похож на сумасшедшего?

— Если откровенно, то похож.

— Иди ты, знаешь, куда?! Линять нужно, ребята! Не знаю, как, не знаю, куда, но нужно хотя бы попробовать сдернуть отсюда! А то, честное слово, как козлы на скотобойне...

* * *

Я захлебнулся словами. Слишком многое хотелось сказать, и все равно я бы не смог передать ту холодную, бешеную ярость, которая охватила меня внезапно. Нечто похожее, но менее острое я пережил черт-те сколько лет назад, когда пришел на тренировку в «свой зал», а там тренируется секция карате, куча учеников и четыре черных пояса.

— Куда линять, проблем нет, — спокойно отреагировал на мой призыв восстать Леха. — Помнишь Витьку Верховского? Ну того, который «Длинным кулаком» занимался, моего одноклассника. Я вас знакомил, и к нему на тренировки мы заходили размяться. Вспомнил?

Я порылся в памяти:

— Горбоносый такой, да?

— Да. Шнобель у Витьки — будь здоров. — Леха чуть посветлел лицом, вспоминая о друге. — Витек в девяносто третьем в ментуру подался. Сейчас капитан уже. Работает в нашем районе, рядом со школой, где вместе учились. Ты там был. В той школе. На Витькиной тренировке по «Длинному кулаку».

— А мне-то что до твоего Витьки, Леха?

— Если прийти к Витьке и рассказать обо всем, он поверит.

— Любой мент поверит! — Толик, лежа на пиджаке, приподнялся, посмотрел на свой живот. — Сволочи! Прямо как в гестапо...

— Лешка прав, Толик! — Мне надоело тусоваться по камере. Я остановился и стал разминать все еще затекшие запястья. — Забыл сегодняшних омоновцев? Забыл, как Серегу замели в ночлежке? Кто его мог, бомжару, повязать? Только гнилые мусора, никто другой! Единственное, чего я не понял, Леха, какая разница, поверит твой Витек в шизика-гестаповца или нет? Чтоб Верховскому наябедничать, нужно сначала сдернуть отсюда, поговорим лучше о побеге!

— Убежать не проблема, — вздохнул Леха. — Когда меня вчера ночью сюда привезли, у них дверь гаража заклинило. Вывели, протащили через двор, там у них прямо под окном стог стоит. Под тем окном, мимо которого водят на допросы.

— Лех, я никак не врубаюсь, что за допросы?

— Ты уже спрашивал. Стас. Про Захара. Куда его повели.