Чаша Грааля. Софиология страдания

протоиерей Булгаков Сергий Чаша Грааля. Софиология страдания

Софиология страдания в творчестве о. Сергия Булгакова

Много лет назад я обратился к своему другу-философу с просьбой:

– Послушай, никогда не читал книги отца Сергия Булгакова. С чего начать?

– «Софиология смерти»! Отличное начало!

И я сел читать этот небольшой текст и очень старался понять. И ничего не вышло. Очень сложный автор. Сложная мысль. Трудный язык. «Софиологию смерти» в тот раз я так и не дочитал. Первая встреча закончилась сокрушительным поражением и сомнением в своих интеллектуальных способностях. Меня утешало только то, что не я один такой.

В 1933 году отец Сергий закончил книгу «Агнец Божий» и отдал её переводчице по фамилии Лебедева. Это была хорошо образованная женщина, но даже для неё это был очень трудный текст. Однажды отец Сергий спросил:

– Как идёт перевод?

– Отец Сергий, ничего не поняла! У вас тут имманентное сидит на трансцендентном и адекватным погоняет.

И тогда отец Сергий, может быть единственный раз в своей жизни, оскорбил женщину:

– Ну ты дура![1]

Когда вступаешь в разговор с великим человеком, поневоле приходится начинать с позиции дурака.

Отец Сергий Булгаков писал так много и так сложно, что «профессиональные богословы» предпочитают обходить его книги стороной или делать вид, что такого мыслителя и вовсе не существовало. Если о нём говорят, то в худшем случае это будут слова осуждения в ереси, в лучшем – сожаления о том, что такой умный человек потратил свою жизнь на совершенно бесплодную затею. Так, например, думал о творчестве Булгакова отец Александр Шмеман. Он оставил интереснейшие воспоминания – «Три образа». В этом очерке он говорит, что подлинная трагедия отца Сергия состояла в том, что богословская система, которую он создавал всю свою жизнь, не соответствует его опыту. Для студента Александра Шмемана профессор Булгаков был воплощением настоящего священника, который жил литургией и умел заражать окружающих своим молитвенным восторгом и подлинной радостью, но его богословие было чем-то ненужным, лишним, будто примешалось к образу этого светлого человека нечто чужеродное. Отец Александр Шмеман пишет:

«Если „софийный“ опыт [отца Сергия] не только глубоко православен, но, как я сказал уже вначале, являет что-то самое важное, самое глубинное в опыте Церкви, то „София“ как философско-богословское „оформление“ этого опыта не нужна, и не нужна, прежде всего, самому богословию. Она воспринимается, как это ни звучит странно, как какой-то чуждый и именно надуманный элемент в его писаниях… Не нужно „Софии“, ибо „достаточен“ Христос»[2].

Если София – абстракция, философский каприз, то почему такой мудрый человек, как профессор Булгаков, так ревностно держался за свою софиологию? Почему он так серьёзно относился к Софии, что даже ужасы Второй мировой войны не поколебали его «софийной» взволнованности?

В июне 1942 года отец Сергий Булгаков пишет предисловие к «Невесте Агнца», которая стала последней частью его Большой богословской трилогии. В конце предисловия он говорит:

«Истины, которые содержатся в откровении о Богочеловечестве, в частности же в эсхатологическом его раскрытии, столь незыблемы и универсальны, что пред ними бледнеют, как бы изничтожаются в своём онтологическом значении даже самые потрясающие события мировой истории, которых свидетелями мы ныне являемся, поскольку мы их постигаем в свете Грядущего. А это Грядущее есть явление Церкви в силе и славе, вместе с преображением твари»[3].