Чаша Грааля. Софиология страдания

Господь судил мне ещё жить, уже почти два года миновало с той поры, когда я был призван под лицо смерти, увидал её лик и трепетно склонился пред ним. И казалось тогда, что время уже коротко, и прочее время живота быстро приведёт к христианской его кончине. Однако было не так. Господь вернул меня к жизни и в жизнь, хотя и получеловеком, полукалекой. Но и таким я должен был погрузиться во все заботы и ответственность в жизни за близких и за своё дело в ней, в это страшное, роковое для мировой войны и всех связанных с ней потрясений, и всё это изо дня в день меня обмирщало и обмирщает. Нечто, которое открылось мне в дни умирания, теперь закрылось, оно хранится лишь в памяти, как светлое святое воспоминание, но не как живая, живущая для меня действительность. Правда, я остался как бы в полужизни, приподнявшись над землёй, хотя и от неё не оторвавшись. Мне трудно было бы заключить в этой полуоторванности, какова здесь мера внешнего паралича истории, связанного с войной, и моим полуинвалидным, телесно ослабленным, хотя и работоспособным ещё – из последних сил – состоянием, а какова мера того действительного отрыва от земного бытия, который во мне произошёл. Только все краски поблёкли и цвета потускнели. Это есть моя греховная слабость и вялость, но вместе и неодолимая человеческая немощь. Заботы обступили и не отступают, я слабосилен преодолевать их верой и упованием, хотя и Господь в милосердии Своём дал мне литургисать и даже пасти малое, но дорогое мне стадо.

Уповаю, что во мне остаётся до конца дней моих эта некая свобода от мира, которая даётся смертным от него отрывом, жизнь смертью и даже за смертью, хотя бы в самой слабой мере. Это – моя радость и благодать. Моя жизнь есть внутренно и существенно в этом смысле доживание. Я свободен (или же так только мнится мне) от смерти, она обращена ко мне светом и радостью запредельного мира. Я недостоин этой радости, ибо живу, как и жил, в грехе, пуста и холодна моя молитва, пусто богословие, холодно сердце. Я приемлю мыслью гнев Божий на жизнь мою, которую я даже и мало вспоминаю в покаянии, я имею страх Божий. И, однако, он не страшит меня в смерти. Любовь побеждает страх. Не страшно, но радостно.

В доживании у меня нет уже новых задач неразрешённых и даже несовершённых, на это у меня нет даже сил и жизненного порыва, – остаётся лишь «прочее» лето живота, какое-то подведение итогов, доделывание уже сделанного. Для нового нет уже и остроты мысли, ослаблена память, самого себя повторяю лишь. Однако всё же кое-что доделываю или просто делаю посильное, но творческое, но, мне кажется, кому-нибудь нужное или пригодное – например, проповеди. Но что ещё остаётся верным и ответственным и для «прочего лета живота», даже именно в нём и для него, если уж Господь судил так доживать жизнь, – это сохранить и творчески подтвердить те вдохновения и озарения, которым была посвящена моя жизнь, небоязненно и дерзновенно их исповедовать пред лицом смерти, в смерти самой, понести всё это на суд Божий вместе с собой самим. Это есть дело, ещё остающееся для меня в жизни, ещё – «прочее» лето живота. Я чувствую долг и призвание исповедовать свою веру и передать её свиток в другие руки…

Однако так я сужу, ещё находясь в плане жизни, а силы отходят, и всё чаще приходит мысль о приближающейся смерти. И в сущности меня самого к жизни привязывает только забота о семье, судьба Нели, если ей суждено меня пережить, а не наоборот, и неустроенность Серёжи[161]. Но да будет Его святая воля.

Сам я внутренно как бы не «интересуюсь» временем конца и не вопрошаю о его часе. Это не значит, конечно, что я чувствую себя для него готовым и созревшим, – совершенно наоборот: не зрел и не готов, как и всегда, но согласен принять кончину, когда Господь пошлёт ангела смерти, когда только будет на то Его святая воля. О сем не вопрошаю. Но потому смиренно приемлю, что и этот год может стать и последним, может быть и будет, даже не один, и Господь восхощет испытать мою веру злостраданием. Ибо люта смерть грешника[162]. Однако и здесь стою в уповании своём: страшно и тягостно умирание само, которое я изведал, но светла и радостна смерть, как новая жизнь, новое рождение…

Слава Богу за вся и во всём…

7/20.III.41