Чаша терпения

Курбан словно онемел, холод все еще гулял у него по спине под теплым халатом. Зеленый сундучок его, в который он долго прятал свои заработанные гроши, то казался ему чахлым кустиком полыни рядом с царственной чинарой, то черной ячменной лепешкой против ханских яств. Да, зеленый сундучок не потянул бы и тысячной доли того, что сулил Желтая птица.

— А может… — вдруг сказал Курбан и хотел что-то добавить, но опять осекся, передумал.

Юнус, выждав немного, поглядел на него, потом спросил:

— Думаешь, обманул бы? Послал на русскую ярмарку, а когда я вернулся бы оттуда богатым человеком, купцом, все отобрал бы у меня? Да?

— Не знаю…

Юнус не спеша выпил из пиалы бледный остаток зеленого чая, поставил пиалу на место, сказал:

— И я не знаю, И я не могу поручиться за этого человека, но все говорят, он самый справедливый человек из богатых людей. Думаю, не обманул бы. А может… Не знаю. А! — Юнус махнул рукой. — Зачем об этом разговаривать? Лучше вы будьте счастливы, ты и Тозагюль.

Удивлялся Курбан немало своему тестю. Не взял человек ни верблюдов, нагруженных дорогим товаром, ни хурджун денег. Отдал дочь за бедного кузнеца, никакого калыма с него не потребовал. Даже зеленый сундучок не взял от Курбана. На эти деньги они справили свадьбу и, как потом говорили люди, не бедную свадьбу.

Весь день и всю ночь гудели два медных карная, оповещая мир об этом важном событии, сзывая на свадебное пиршество гостей из дальних и ближних селений, заворачивая с дороги и конного и пешего, тревожа вековечные дебри камыша, пугая в нем диких кабанов и фазанов; играли флейта и дутар, гремел бубен, гости танцевали всю ночь вокруг костра; в двух огромных котлах варили плов, закладывая в каждый котел по мешку риса и по целому барану.

Долго говорили потом люди об этой свадьбе. Всякий, кто заглядывал к Курбану в кузницу, вспоминал, молвил словечко об этом памятном для всей округи событии. Были, однако, и злые языки, которые что-то болтали о связи Тозагюль с Курбаном еще до замужества. Трудно было понять этим людям, почему Юнус отказался от сокровищ Желтой птицы, не захотел породниться с таким знатным и богатым человеком, а отдал дочь за чумазого кузнеца с черными задубленными ладонями и порепавшимися пятками на босых ногах, насквозь пропахшего железом, углем и окалиной.

— Боялся позора. Не иначе. Страшился, что Желтая птица прогонит ее наутро обратно к отцу с обрезанными волосами. А чем такой позор, лучше смерть. Сами знаете.

Но Курбан-то знал правду, и счастливо посмеивался в ответ на эти слухи и успокаивал жену, если эти слухи доходили до нее.

Но не успела заглохнуть молва вокруг Курбана и Тозагюль и не успели еще сами они поверить в свое счастье, как случилась первая большая беда: умерла Кундузой, единственная и любимая жена Юнуса, мать Тозагюль. Простудилась, должно быть, во время свадьбы дочери, слегла и больше не поднялась.

Говорят же в народе: где радость, там и горе.

Около года спустя в эту тихую мазанку, затерявшуюся среди камышей близ Безымянного кургана, пришла и первая большая радость: родился у Юнуса внук, Рустамбек, с пучком влажных смоляных волос на крутом темени, с упрямым отцовским подбородком и крепкими скулами, с глазами круглыми и черными, как у матери.

Счастлив был Юнус. Счастливы были Курбан и Тозагюль.

Но не успел дед вдосталь нарадоваться внуком. Горе опять висело над головой. Но здесь уж, как говорят на Востоке, хромота верблюда от его губы: сам был виноват Юнус.

Дело в том, что хоть и не мог зеленый Курбанов сундучок потягаться своей тяжестью даже с хурджуном, который сулил Желтая птица вместе с караваном верблюдов, но и на эти деньги семья сумела обзавестись хозяйством: купили ярку с ягненком, коровенку небогатенькую на три крынки молока и, самое главное, молодого меринка двухлетнего, гнедого.

Так что не напрасно Курбан скаредничал и копил. Все-таки теперь можно было жить. Никогда, например, Юнус не думал, что может, как другие, сесть верхом на свою лошадь и поехать в Ташкент на базар, просто так — потолкаться среди людей, прицениться, сам не зная зачем, сколько стоит мешок саману или фунт шалы, по какой цене у лавочников аршин русского ситца или фунт гвоздей, посидеть там в чайхане, попить чаю, посмотреть на людей, на мир.

Даже больше того. Теперь Юнус мог сесть на своего Гнедка и поехать на улак. Он не собирался принимать участия в этом захватывающем, но опасном состязании, где требовались львиная сила, бесстрашие, сноровка и конь, стремительный, как молния, выносливый и сильный, как леопард.

Ни у Юнуса, ни у Гнедка не было таких задатков. И впервые в жизни явившись на улак верхом на коне, а не пешком, как когда-то, когда он делал по десять-пятнадцать верст, лишь бы посмотреть это волнующее зрелище, — Юнус и теперь не вступил в борьбу за обладание черным козлом, а стоял в сторонке и домой вернулся жив и невредим.