Чаша терпения

Марк Иванович страдал еще от одной удивительной слабости характера: будучи очень хорошо знаком с ее крайним любопытством, тщеславием и любовью вмешиваться в его дела, он, тем не менее, не мог удержаться от искушения, чтобы не рассказывать ей каждый день о своей службе, о новых знакомствах. И вот тут Клавдия Алексеевна, что называется, давала себе волю: советовала, убеждала, требовала поступать так, как она хотела, а не иначе. Но, должно быть, здесь как раз и вставала та незримая стена, о которой знал только Марк Иванович. Он внимательно слушал Клавдию Алексеевну, во всем соглашался с нею, кивал головой, говоря, что да, так будет лучше, и она действительно большая умница, но придя на службу, все делал наоборот, то есть так, как решал сам. Видно, он хорошо усвоил для себя правило: «В серьезных делах посоветуйся со своей женой и сделай наоборот».

— Что же ты мне ничего не ответил, папа? — спросил Август, вслед за отцом вставая из-за стола.

— Я на глупости не отвечаю, Август, — сказал Марк Иванович уже с порога и вышел из столовой.

Клавдии Алексеевне почему-то доставляло удовольствие не слушать мужа и все делать наоборот, по-своему. Она всегда была уверена, и в большинстве случаев даже наперед, что Марк Иванович неправ, и если какое-либо дело касалось их обоих, то ей следовало выяснить его точку зрения для того, чтобы сделать по-своему.

Поэтому, гораздо сильнее, чем муж, опешив от внезапного заявления сына, которое прогремело для нее поистине громом с ясного неба, — да еще каким громом! — она, тем не менее, услышав ответ супруга Августу, решительно и властно поднялась со стула, подошла к сыну, погладила его по голове и сказала:

— Не волнуйся, мой мальчик. Ведь ты знаешь, отец готов на все, чтобы сделать тебе напротив. И если он сказал не женись, значит, тебе действительно следует жениться. Скажи, кто она?..

Август вспыхнул.

— Какое это имеет значение, если я люблю ее?! — сказал он пылко.

— Это имеет колоссальное значение, как ты знаешь, — медленно проговорила она. — Или тебя тоже захватили новые веяния?! Мне необходимо знать: кто она, кто ее родители, каково их состояние, ну и… хороша ли она собой? — Клавдия Алексеевна снова сделала паузу и добавила с прежним спокойствием. — Ты понял меня?

Август молчал. Но теперь он уже видел, что придется все рассказать, потому что мать этого хотела. И он рассказал.

— Ну что ж, — сказала после паузы Клавдия Алексеевна, — она, как видно, бедна, твоя любовь. А мне бы хотелось, чтоб ты составил себе не такую партию. И я бы помогла тебе в этом. Но коль скоро ты выбрал ее… Что ж, бедность говорят, не порок. А имя полковника Малясова было в Петербурге когда-то знаменито. Уж я-то это знаю. Поверь. Это имя не забылось даже после того, как Малясов не вернулся из Туркестана. И если его дочь так хороша, как ты говоришь… Что ж… я благословляю тебя.

Август поднялся с дивана. В глазах его стояли слезы.

— Спасибо, мамочка! — прошептал он вспухшими губами, встал перед ней на одно колено и по-детски ткнулся головой в сборки ее пышного платья.

— Мама…

— Что, Август?

— Только вот… Как же с папой? Ведь он против.

— О, родной мой, пусть это тебя не тревожит. С папой мне справиться легче, чем ты себе представляешь. Поручи это мне. А нынче вечером пригласи ее в дом.

Август был счастлив. Пел песни, вальсируя, кружил по комнатам мать, прыгал на одной ноге, как трехлетний малыш.

— Мама! — кричал он громко. — Смотри, если перескачу с закрытыми глазами вон через тот узор на ковре, значит исполнится! — И скакал, и перескакивал. Потом брал колоду карт и мысленно загадывал: «Если до трех раз вытащу из колоды пикового туза… Нет, зачем же пикового?.. Лучше даму бубновую. Или лучше всего туза бубнового… Говорят, он к славе и к богатству выпадает».

Когда перед вечером ему удалось повидать Надю и обо всем сообщить ей, она так побледнела, что Август напугался, как бы она не упала, и поддержал ее за талию.

Это известие, это счастье было так внезапно и так огромно, что Надя пугалась его, не верила в него. Они уже сидели в экипаже и ехали на Миллионную, где жил Август, а Надя все боялась и все не верила, что это счастье сбудется. И все-таки где-то в глубине души теплилась слабая надежда: «А что, если сбудется?!»

Когда Надя вошла в гостиную, Клавдия Алексеевна сидела в противоположной стороне комнаты на диване.

— Ну входи, входи, — проговорила она с зычным горловым клекотом в голосе и, не подумав подняться, приложила к глазам лорнет.

Надя прошла через всю гостиную, приблизилась к ней, скромно, по-девичьи, поклонилась, потом поцеловала руку… и залилась краской: можно было бы этого не делать, и она не собиралась это делать, но Клавдия Алексеевна сунула к ее губам свою пухлую, в перстнях руку. Она все так же недвижно сидела в углу дивана, продолжая сквозь лорнет рассматривать Надю в упор.

Клавдия Алексеевна молчала. Опешив от собственной растерянности, оттого, как их приняла мать. Август тоже молчал, не зная, с чего начать разговор и удивлялся, отчего с матерью произошла такая перемена.