Чаша терпения

Через два квартала Август догнал ее, но Надя не стала разговаривать. Он упрямо продолжал идти рядом, умолял простить, остановиться, выслушать его, но она молчала, словно не слышала его.

— Надя! Надюша! Ведь я люблю тебя, — твердил Август.

— Нет, — вырвалось у нее.

— Люблю.

— Лжешь!

— Клянусь тебе! Поверь, Надя.

— Нет.

— Но почему? Почему ты теперь не веришь? Ведь не я виноват во всем этом. Я не хотел так… Это она почему-то вдруг изменила свое решение.

— Но ты мужчина, Август. Подумай об этом. Подумай. Мне жаль тебя.

— Подожди! Выслушай меня!

— Нет, Август. Нет. Может быть, потом когда-нибудь… А сейчас — нет. Уйди. Оставь меня.

— Но я провожу тебя.

— Не надо, уйди.

Он, наконец, остановился и стоял до тех пор, пока она не скрылась в ночной ветреной мгле.

Несколько недель после этого она не хотела его видеть и не встречалась с ним, хотя он в письмах просил ее об этом. Но однажды она пришла, молча остановилась перед ним, не подавая руки.

— Надя…

— Я скоро уезжаю, Август.

— Уезжаешь? Куда?..

— В Азию. В Ташкент. Я тебе говорила раньше.

— Но… как же мы? Как же я останусь?.. Один? Без тебя? Нет. Я не буду жить без тебя. Не могу. Не буду.

— Но курсы заканчиваются. И я еду туда сестрой милосердия.

— А я?.. Как же я без тебя? — скова в ужасе спрашивал он. — Поедем вместе. Вместе. Только… напоследок посидим еще там… на берегу моря…

И снова все было, как прежде: пустынный берег залива, мглистая морская даль и они вдвоем. Август носил ее на руках, целовал, шептал какие-то необыкновенные слова, и снова они были счастливы. Не задумываясь, Август клялся, что порывает с родителями и вместе с ней едет в Туркестан.

Но через день он явился к ней виноватый, убитый, с опущенной головой, и сказал, что не может ехать так далеко, не может бросить училище.

Надя выслушала его молча, удивительно спокойно сказала:

— Я понимаю тебя, Август. Оставайся.

— А ты?.. Разве ты не можешь остаться?

— Не могу.

— Но почему?

— Оставайся, Август. Прощай.

— Я приду проводить тебя на вокзал. Не надо.

— Не смей.

— Но тогда… хоть пришли адрес… Я буду писать тебе… И потом, может быть…

— Не надо. Не приезжай.

Она скрылась в подъезде дома. Больше Август ее не видел.

5

С тех пор прошло четыре года. И за все это время Надя всего раз, вскоре после своего приезда, написала Августу короткое письмо с адресом, но ответа не получила.

Сегодня, когда они сидели с Тозагюль в ее полутемной мазанке и ждали Курбана, Тозагюль нечаянно задела ее больную, незаживающую рану.

— Ты красивая, Надира. Очень красивая, — сказала Тозагюль. — А почему ты одна? Нужно, чтоб тебя любили. Тогда легче жить. Легче бороться с невзгодами. Есть у тебя такой человек или нет? Ты никогда мне об этом не говоришь. Почему? Ты прячешь от меня свою любовь? Или у тебя ее нет? И не было никогда?.. Почему ты опять молчишь?..

Надя чувствовала, как натягивается, все натягивается в душе какая-то очень тугая струна, и крепилась изо всей силы, чтоб она не лопнула.

— Надира, расскажи мне… Расскажи мне все… — так тихо, так проникновенно сказала Тозагюль, что Надя посмотрела на нее и услышала, как струна лопнула.

Но она не могла даже выплакаться, не могла ничего рассказать, знала: не до нее сегодня было Тозагюль.

Потом вернулся Курбан, которого обе они ждали о нетерпением и тревогой, и Надя, обрадованная, уехала с Кузьмой Захарычем в город за лекарствами.

Было около двух часов пополудни, когда Надя и Кузьма Захарыч подъехали на своих дрожках к городу. Впереди, за Бородинскими мастерскими, горбился перекидной мост, и Кузьма Захарыч, вдруг насторожившись, вытянув спину и шею, стал тревожно глядеть на мост.

Там творилось что-то непонятное. Около полувзвода солдат стояли поперек моста, перегородив дорогу, и куда-то не пускали толпившихся возле них и чем-то возбужденных рабочих. Оттуда слышался шум, голоса, выкрики.

— Что там такое, Кузьма Захарыч? — спросила Надя, с веселым любопытством выглядывая из-за его плеча.

— Да вот и мне невдомек, Надежда Сергеевна, — отвечал Кузьма Захарыч, не оборачиваясь и еще пристальнее вглядываясь вперед. — Не иначе, рабочие бунтуют, — добавил он. — Может, вернемся назад да кружным путем через Казачью слободку проедем, а?..

— Что вы, Кузьма Захарыч?! Зачем? — удивилась Надя. — Ведь это интересно. Давайте посмотрим.

— Что вы, Надежда Сергеевна! Рабочий человек, можно сказать, сами-то, а говорите этакие обидные слова.

— Какие обидные слова, Кузьма Захарыч? — удивилась Надя.

— Как какие? Чего же тут интересного, когда кровь?! — сказал он и повернулся к ней всем корпусом.

— А почему непременно должна быть кровь? — возразила Надя. — Может, и нет никакой крови.

— Теперь такие дела без нашей рабочей крови не обходятся. Нет, Надежда Сергеевна, не поеду! — вдруг решительно заявил он. — Я за вас в ответе. Тпр…

Он остановил лошадь. Надя сложила зонтик, встала на длинную подножку, что была пристроена к дрожкам Кузьмой Захарычем, и долго из-под ладони глядела на мост.

— Что ж вы меня пугаете, Кузьма Захарыч, а?.. Ведь вон арба идет впереди. Видите? — спросила она.

— Видеть-то вижу…