Чаша терпения

— Ну так вот, сейчас посмотрим, пропустят ее или задержат, — говорила Надя, продолжая вглядываться из-под ладони вдаль. — Вот видите… Проехала. Никто ее не задержал. Расступились и пропустили.

— Так ведь это арба… А мы с вами люди государственные.

— Трогайте, трогайте, Кузьма Захарыч, — уже сухо сказала Надя.

Только много позже, почти год спустя, она поняла, почему не хотел Кузьма Захарыч встречаться ни с солдатами, ни с жандармами, ни с казаками.

Въезжая на мост, они увидели внизу, в промежутке между кирпичной стеной казармы и высокой насыпью, поднимавшейся к мосту, еще человек пятнадцать рабочих и столько же солдат. Как видно, рабочие настойчиво, но пока еще терпеливо упрашивали солдат пропустить их зачем-то к железнодорожным путям, но солдаты загораживали весь проход и не пускали их.

— Да вы хоть что-нибудь понимаете или нет?! — выкрикнул чей-то молодой, возмущенный и очень высокий голос. — Мы же за вас хотим постоять. Человеки!

— Ведь там же вашего брата-солдата хотят на каторгу увезти, а мы не дадим, — поддержал молодого чей-то густой бас.

— Они смутьяны. Не велено вас туда пускать, — сказал пожилой усатый унтер.

— Ну, добром не пустите, так мы сами пройдем.

— Да чего там с ними толковать! Напирай, братцы!

— А ну назад! — грозно и воинственно прикрикнул унтер и тут же добавил каким-то слезно-умоляющим голосом. — Уйдите, братцы, подобру-поздорову, пока казачки не подоспели. А то быть кровопролитию. Сами знаете, с ними шутки плохи. Уйдите, Христом-богом вас прошу.

Дрожки въехали на мост, и слева, вдали, сквозь знойное душное марево, струившееся над железнодорожными путями, Надя увидела у перрона множество народа. Там, на перроне, стояли длинные столы, за ними сидели какие-то люди в однотонной арестантской одежде, а их окружал строй казаков с шашками наголо. Надя видела, как шашки ослепительно сверкали на солнце.

Сердце ее сжалось.

— Скажите, что там происходит? — обратилась она к солдатам, перегородившим дорогу, не зная, на ком из них остановить взгляд, растерянно ища среди них глазами того, кто бы ей ответил.

Но все внимание их было по-прежнему приковано к толпившимся рабочим, и ей никто не ответил. Солдаты разомкнули свой строй, пропуская дрожки, и снова сомкнули его.

Не успели Надя и Кузьма Захарыч съехать на своих дрожках с моста, как там, позади, пронесся град конских копыт, на мгновенье будто бы затих, а потом снова припустил еще сильнее, звонче, стремительно приближаясь.

— Рра-зойдись! Ж-живо! — послышалась команда. Кузьма Захарыч стегнул лошадь кнутом.

Уже по ту сторону деревянного моста через реку Салар у лошади вдруг отстегнулась подпруга и пришлось остановиться как раз возле небольшой группы рабочих, стоявших на обочине дороги. Кузьма Захарыч соскочил с дрожек и, подтягивая подпругу, завязывая конец ремня на оглобле, успевал о чем-то перемолвиться с рабочими.

— Ну, что там происходит на станции, Кузьма Захарыч? — спросила Надя, когда они снова поехали.

Кузьма Захарыч помолчал, зачем-то оглянулся на нее, сначала через одно плечо, потом через другое, и спросил, понизив голос:

— Про ноябрьские прошлогодние события в Ташкентской крепости слышали?

— Нет, Кузьма Захарыч, не слыхала. А что за события?

Кузьма Захарыч не ответил, легонько подбодрил лошадь кнутом и продолжал молчать.

— Про волнения в Петербурге слыхала… В газетах читала… — сказала Надя, не дождавшись от него ответа, — а про нашу крепость — нет. Ничего не слышала. Да вы скажите, что там случилось?

— Не слышала, так и не надо бы. Да нет, тебе-то вот и надо знать, потому как ты все больше с простым народом дело имеешь, — сказал Кузьма Захарыч вдруг неожиданно и впервые говоря ей «ты». — И кому веришь — тоже расскажи. Осенью прошлого года в Ташкентской крепости восстали солдаты. Ну, отчего люди бунтуют, вам прояснять не надо, — говорил он, снова переходя на «вы». — Только дела настоящего у них не вышло. Смяли их. Судили. И сейчас вот как раз восемнадцать человек отправляют на каторгу. Ну, а рабочие с Красновосточных главных мастерских узнали — да на станцию. Казаки да жандармерия, конечно, не допускают никого к осужденным. Однако пускай не пускай, а правду ни штыком, ни саблей молчать не заставишь и от народа не спрячешь. Осужденных, оказывается, три дня морили голодом. А рабочие об этом узнали да потребовали, чтобы их немедленно накормили. Вот сейчас, когда мы проезжали через мост, им как раз горячую пищу дали. Видели столы длинные?.. А вокруг казаки да жандармы. То-то вот, Надежда Сергеевна, с народом шутки плохи. И нынче, должно быть, это дело миром не кончится. Смотрели с моста, как рабочие кидали шпалы поперек рельсов?..

— Нет, не видала.

Стало быть, плохо смотрели. А вы позорче смотрите вокруг себя, Надежда Сергеевна. Позорче будьте. Но-о!.. — прикрикнул он на лошадь и хлестнул вожжами.