Чаша терпения

Она все молчала и во все свои огромные черные глаза смотрела на него.

— Ведь я вас ищу, Надежда Сергеевна, — повторил он. — Я к вам приехал.

— Меня… ищете? — произнесла она, как во сне, словно не понимая того, что происходит.

— Да, вас.

Лицо ее изменилось, она все еще не верила тому, что видела, не верила своим глазам.

«Боже мой… Август! Неужели это Август?! Нет, он сейчас исчезнет. Это сон или… явь?.. Конечно, явь! Явь! Август… Живой… Он стоит передо мной и мнет в руке фуражку. А я все молчу… Так долго молчу… Скорее… Хоть слово…»

— Август… Боже мой, откуда вы здесь?… — сказала она.

Лицо его просияло от ее слов. Все эти долгие, как годы, мгновения он смотрел на нее с надеждой и страхом: сейчас, вот тут, пока он стоит, решится его судьба, его жизнь, все, зачем он сюда приехал.

— Пятый день, как я ищу вас, — сказал он.

— Меня? — повторила она. — Но откуда вы здесь?..

— Из Петербурга… за вами. К вам.

Она вдруг спросила холодно, овладев собой:

— За мной?.. Зачем я вам?..

— К вам. Я искал вас в Ташкенте четыре дня. И отчаялся. Но вчера в аптеке мне сказали ваш адрес.

— И сейчас… неужели вы едете ко мне… в Яркент?..

— Да.

— Вот прямо сейчас?.. Ко мне?..

— Да.

Она вдруг опять заволновалась, что-то поискала на дрожках вокруг себя руками, но не нашла. Он, наконец, осмелился, взял ее горячие руки в свои ладони, сказал:

— Здравствуй, Надя… милая Надя…

Не обращая внимания ни на то, что они стоят на солнцепеке, на дороге, окруженной с обеих сторон притихшими камышами, ни на то, что оба мужика с удивлением глядят на них, не догадываясь отвернуться. Август страстно, надолго, словно на целую вечность припал губами к ее рукам.

— Я счастлив… безмерно счастлив, что нашел тебя… Нашел, Надя! — шептал он в ее безучастные руки.

У нее было странное состояние: она знала, что надо остановить его, отнять, наконец, руки или что-то сказать, но вместо этого лишь молча продолжала смотреть на него.

Мужики, словно сговорившись, оба враз кашлянули.

— Кузьма Захарыч, — вдруг сказала Надя. — Это мой муж. Вот… приехал из Петербурга. Познакомьтесь.

«Боже, что я сказала! Ведь он видит, что это ложь!..» — подумала она.

— Нам все едино, — отозвался бородатый извозчик вместо Кузьмы Захарыча, не зная, как отвечать человеку на поклон головы: руку подать или тоже наклонить голову и, не сделав ни того, ни другого, добавил. — Муж или так только… сродственник. — А Кузьма Захарыч промолчал. — Только что же это мы тут на жаре-то стоим?.. Надо ехать.

— Да, да. Надо ехать, — сказала Надя и повернулась к дрожкам.

— Надюша, поедем вместе. В фаэтоне, — сказал Август,

6

Ошеломленная, она сидела рядом с ним в экипаже, смотрела на него, слушала его голос и все не верила, что это явь, что он живой, а не пригрезившийся, и все такой же ласковый, нежный, одержимый Август. Он стал шире в плечах, руки грубее и сильнее, взгляд под пушистыми женскими ресницами тверже и смелее, брови чернее и строже, только каштановые волосы на голове меньше курчавились. Но что было особенно ново в нем и пленило Надю — это его усы, которых прежде не было, молодые, черные, доходившие лишь до уголков рта.

— Как же ты все-таки решился, — спросила она, — все бросить и уехать сюда, в Туркестан? Ведь ты ничего не знал обо мне.

— Два года назад я окончил училище. Стал работать в Петербурге на электрической станции. Потом я уехал в Германию. Через год вернулся. Но меня ничто не радовало: ни работа, ни электричество, ни родительский дом, ни Невский проспект. Мир был пуст без тебя. Тогда я решил уехать сюда, к тебе, найти тебя, чего бы мне это ни стоило. Теперь я счастлив. Ты здесь, ты со мной — значит я буду жить. Я надеюсь, здесь есть электричество?.. — вдруг неожиданно спросил он.

— Электричество?

— Да. Я имею в виду электрические станции.

— Не знаю, Август.

— Мы еще не знаем и не можем себе представить, какое великое будущее принадлежит электричеству, — продолжал он. — Это целый непознанный мир. В Петербурге мне приходилось работать на Васильеостровской электрической станции с самим Смирновым, который построил эту станцию. Мне посчастливилось видеть и слышать на строительстве электрических станций выдающихся инженеров этого дела — Поливанова, Сушкина, Классона. Это великие люди, Надюша. А ты помнишь электрическую станцию у Казанской площади?

— С какими-то там локомобилями?

— Да. Но… дело не в этом. Локомобили еще долго будут служить технике.

|— Помню.

— А на деревянной барже электрическую станцию помнишь?

— Помню.

— Теперь есть уже более крупные. Имей в виду: сейчас Петербург совсем не тот. Море света.

Да, это был Август. Она все больше узнавала его. Он говорил об электричестве, об Эдиссоне и Поливанове, о Сушкине и Классоне так же увлеченно, горячо, вдохновенно, как когда-то говорил о Рембрандте, Брюллове.

— Когда я объявил отцу и матери о своем решении уехать в Туркестан, они… Сначала мать долго уговаривала меня не делать этого безумного шага… До слез, до истерик всегда доходила, потом прокляла меня и не поехала провожать на вокзал, а отцу на перроне сделалось дурно. Я передал его, падающего, в чьи-то руки, вскочил в вагон и уехал.