Чаща

Я отошла подальше и зажгла ствол одним словом. Тяжело опустилась на землю, как следует отчистила руки о траву, подтянула колени к груди. Ходульники расселись вокруг меня, чинно сложив лапы. Дерево не билось и не кричало: оно уже наполовину умерло; оно быстро занялось и сгорело почти без дыма. Чешуйки пепла осыпались на влажную землю и растаяли в ней, точно ранние снежинки. Падали они и мне на руки — не такие крупные, чтобы обжечь, — просто крохотные искорки. Я не отодвинулась. Ведь у дерева и у тех, кто дремал в нем, не осталось других плакальщиков, кроме нас.

Я так устала от своих трудов, что в какой-то момент задремала, пока костер еще пылал. Когда я проснулась поутру, дерево уже прогорело, остался только почерневший пень; да и он тут же рассыпался золой. Ходульники разгребли золу ровным слоем по всей поляне; а в самой ее середине, на месте старого дерева, насыпали небольшую кучку. Я посадила в нее плод из своей корзинки. При мне была склянка с эликсиром роста: я создала его из речной воды и семян сердце-древ. Я брызнула несколько капель на холмик и спела плоду пробуждающую песнь — и вот проклюнулся серебристый росток и на моих глазах вырос как за три года. У нового деревца своих снов еще не было; но дерево из рощи, от которого и был взят плод, наделило его своими безмятежными грезами — вместо мучительных кошмаров. Когда на ветвях созреют плоды, ходульникам они понравятся.

Позаботиться о саженце я предоставила ходульникам: они уже деловито воздвигали над ним навес из высоких ветвей, чтобы молодые нежные листочки не опалило жаркое солнце. А я снова протиснулась сквозь лаз и побрела обратно в Чащу. На земле повсюду валялись спелые орехи; ежевичные плети были усыпаны сочными ягодами, но по пути я ничего не собирала. Пройдет еще много лет, прежде чем можно будет безопасно класть в рот что-либо за пределами рощи. Слишком много горя скопилось здесь, под ветвями, слишком много истерзанных сердце-древ еще растет в чаще.

Я вызволила горстку людей из сердце-древа в Заточеке и еще нескольких — со стороны Росии. Но этих забрали совсем недавно. Сердце-древа поглощали все, не только сны, но кости, плоть и кровь. Я уже давно поняла всю беспочвенность Марековых надежд. Любой, кто пробыл внутри ствола больше недели-двух, сам становился частью дерева — вызволять его было бесполезно.

Мне удалось даровать облегчение некоторым из пленников и погрузить их в долгий, глубокий сон. А некоторые и сами сумели найти дорогу в сонное забытье, когда Лесная королева ушла и ее направляющая ярость схлынула. Но сотни и сотни сердце-древ еще стояли, и многие — в темных, потаенных уголках Чащи. Вытягивать из деревьев воду и отдавать их огню казалось мне самым мягким способом даровать им свободу. Но мне все равно каждый раз казалось, будто я кого-то убиваю; пусть я и знала, что лучше так, чем оставить пленников метаться в ловушке. Их безысходная тоска еще долго меня не отпускала.

Тем утром меня выманил из сонного забытья звон колокольчика. Я раздвинула куст — на меня, задумчиво пережевывая траву, глядела желтая корова. Я осознала, что нахожусь неподалеку от роской границы.

— Ступай-ка ты лучше домой, — велела я корове. — Да, я знаю, что жарко; но ты ж, того гляди, наешься тут какой-нибудь гадости. — Откуда-то издалека послышался детский голос, и спустя мгновение из-за кустов появилась девочка лет девяти и застыла как вкопанная, увидев меня.

— Она часто убегает в лес, да? — спросила я, не без труда подбирая роские слова.

— Уж больно у нас лужок маленький, — отозвалась девочка, глядя на меня снизу вверх ясными синими глазенками. — Но я ее всегда могу отыскать.

Я всмотрелась в нее и поняла, что девочка говорит правду: в ней ярко сияла серебряная нить — магия текла у самой поверхности.

— Не давай ей уходить далеко от опушки, — посоветовала я. — А как станешь постарше, отыщи меня. Я живу по ту сторону Чащи.

— Ты Баба-Яга? — с любопытством спросила она.

— Нет, — покачала я головой. — Но она мой хороший друг.

Теперь я проснулась окончательно, чтобы понять, где нахожусь. Я сразу повернула на запад. Из Росии высылали дозорных к границе Чащи, мне не хотелось доставлять им лишнее беспокойство. Они и без того нервничали, когда я то и дело объявлялась из ниоткуда на их стороне; нервничали даже после того, когда я отослала по домам нескольких пропавших поселян, — и я, на самом-то деле, росцев не винила. В тех песнях, которые доходили из Польнии, обо мне рассказывалось много всякой неправды, невероятной и пугающей; я подозревала про себя, что самые вопиющие выдумки в мою часть долины барды нести опасаются. Я слыхала, пару недель назад одного такого освистали и выгнали из ольшанкской таверны: он попытался спеть о том, как я превратилась в чудовищного волка и сожрала короля.