Часовая башня

После объявления о возвращении в Кронштадт расходились по кубрикам угрюмые. Ещё больше портилось настроение от пересказа приказа нового начальника Морских сил Балтийского моря унтер-офицерам. Те, будучи связующим звеном с матросами, сильнее переживали от услышанного. Теперь, когда воля низших чинов выполнялась по приказу самого командования, считали себя так же виновными в этом. Не доглядели где-то, проявили слабость, а в чём-то может и побоялись за свою собственную жизнь, потворствуя революционным корабельным комитетам. Теперь же приходила расплата за все эти промахи. С одной стороны, возвращались на Родину, с другой прощались с частичкой России, Гельсингфорсом. Не так хорошо зная историю верили в любовь финского народа к своему князю, пусть и отрёкшемуся от престола, но для многих ещё существовавшему, как император. Привыкшие к стабильности не желали отказываться от размеренности прошлой жизни, дававшей им перспективы. Многие, попав на флот из глухих деревень, в дальних походах узнали не только о мире, но и увидели Россию, что называется, со стороны. Будучи такими же по своему социальному происхождению, как и простые матросы, по большей части, в глубине души не приветствовали революции. Некоторые, семейные побаивались, имея страх перед всем новым, видя в нём лишь потрясения.

Революционный комитет крейсера после известного инцидента, потеряв попавшего в госпиталь своего председателя, затаился на время. Но, вскоре выявив в себе нового лидера, опять вынужден был сидеть молча, так, как основная цель, выдвинутая большевиками — нежелание воевать, воплощалась на глазах, без какого-либо вмешательства со стороны комитета.

12 марта 18 года первая партия кораблей благополучно покинула военную гавань Гельсингфорса. Теперь все ждали 4 апреля, когда в числе двух линкоров, двух крейсеров, двух подводных лодок, должен был выйти из порта и их боевой корабль.

Немецкая эскадра контролировала вход в Ботнический залив, начиная от Або и до полуострова Ханко, что прежде назывался Гангут. Об этом знали все. И, теперь, когда воля революционных комитетов выполнялась, ненависть и агрессия ко всему немецкому вновь стремительно возросли среди низших чинов. Почувствовав в себе силу, благодаря долгой и разрушительной работе агитаторов, постоянно пробирающихся на корабли, не имея желания воевать, ненавидели офицеров, виня именно их в своём безволии, и малодушии. Те же из них, что носили немецкие фамилии, вообще становились козлами отпущения, порою расплачиваясь за все их обиды.

Алекс неоднократно слышал оскорбления в свой адрес, которые звучали, как правило в спину. Сказать прямо, в глаза мало, кто был способен, да и не хотели после прошедших год назад февральских событий, вновь связываться с белою костью. Пока ещё не чувствовали в себе сил, находясь вдали от нового порта-приписки Кронштадт, искренне веря; уж там-то дадут волю рукам.

Сейчас вновь стоял перед выбором; остаться с семьёй в Финляндии, или вернуться в ставшую теперь опасной для него Россию. Первое было равносильно предательству. Второе, не лишало офицерской чести, но сохраняло жизнь, не прибегая к самоубийству. Так думал, не имея возможности предвидеть будущее.

Все эти дни находился в постоянном диалоге с собственной совестью, что не хотела смиряться. Неужели никогда больше не увидит свою сестру Лизу? Что же касается матери, с ней мысленно простился ещё тогда, в Выборге. Не застав отца, так же знал; поймёт его поступок. Тяжело перенесут его возвращение в Россию, приняв это наравне с гибелью. Возможность служить большевикам, не огорчала его так, как то, что не увиделся с сестрой. Уж она-то точно не оценила бы его выбор. Как её не хватало ему сейчас.

Ничего нет хуже сомнения. Человек не уверенный притягивает неприятности, ещё более подвергая себя риску, чем тот, кто знает, как поступить. Наконец, приняв решение, написал письмо родителям. Пошёл к каперангу попросить увольнительную для отправки письма с почтамта. Хотел напоследок прогуляться по Гельсингфорсу.

— Разрешите войти, — постучался в его каюту.

— Входите.

— Вот, написал письмо родителям. Хочу отправить. Разрешите увольнительную?

— Время очень тревожное. После событий на площади, когда был убит вице-адмирал Непенин, я бы не стал рисковать, гуляя по городу. Отправьте через посыльного.

— Мне надо попрощаться с городом.

— Что ж. Дело ваше.

Хмурое Гельсингфорское небо, не радовало глаз прохожих, что были немногочисленны на его улицах. Казалось; не только последний раз идёт по тротуарам хорошо знакомого ему города, а вообще никогда больше не сможет ступить ногой по грешной земле. Отгонял от себя эти мысли, не желал давать своим чувствам возможность осуществиться.

Отправив письмо, шёл обратно. Но, передумав, решил сходить на вокзальную площадь. Сегодня было легко ступать по ней пустующей. То, что видел здесь прежде, казалось никогда больше не повторится.

— Вот он, — послышалось сзади.

Не принял на свой счёт. Шёл дальше.

— Предатель! Немецкая рожа, — теперь уже знал — это о нём.