Часовая башня

Прочитав, всё равно не поверил, будто не о своём сыне читал. Настолько страшное таило в себе предложение, что не поддавалось осмыслению его, не желающего принимать, отсеивая плохое, уставшего от необратимости происходящего мозга.

Торбьорг Константиновна села на кожаный диван, смотря перед собой, куда-то в даль. Ей сейчас никто не был нужен. Воспоминания проносились в памяти.

Вот Алекс у неё на руках, запеленатый, с соской во рту, испуганно смотрит своими тёмно-синими, как у всех младенцев глазами, стараясь понять, что это за человек, кто держит его на руках.

Вот с сестрой качается на качелях у них на даче в Кексгольме. Он что есть мочи раскачивает их сильнее и сильнее, каждый раз поднимаясь всё выше. Лизавета кричит. Ей страшно. Говорит сыну:

— Алекс, ты напугал сестру. Будь милостив.

— Слушается её. Но не сразу, просто перестав раскачивать и без того уже чуть ли не делающие полный переворот качели. Те медленно останавливаются, Лиза плачет. Пугается того, что натворил. Лиза спрыгивает, убегает в сад. Бежит за ней. Нагоняет. Просит прощения.

Не идёт за ними. Знает, сын раскаялся.

Вот торжественное построение в училище. Красивая форма. Ищут его среди курсантов. Находит первой. Машет рукой. Наконец встречается взглядом. Счастлива. Теперь знает, её сын нашёл себя.

Вот он уже совсем взрослый, в форме, с кортиком на ремне. Такой красивый. Идут с сестрой в театр.

Порт Артур — эта война. На, которую ушёл совсем молодым. Как она тогда переживала. Не находила себе места. Не читая газет, спрашивала о новостях мужа. Боялась сама вычитать что-то страшное о морских сражениях и корабле, на котором служил Алекс. Но, всё обошлось. Вернулся живым, даже не был ранен. Повзрослел, получил мичмана, а, вскоре и звание лейтенанта. А в ней, будто, что-то изменилось, надломилось, сделало другой. Теперь, казалось знала о его будущем.

Но, неужели всё же сбылось предчувствие, которое носила в себе все эти годы, не верила ему, отгоняя от себя. Мало ли, что может показаться из-за излишней мнительности. Но, не казалось. Хоть и гнала от себя все мысли об этом, всегда, через какое-то время возвращались.

Сел рядом с супругой на диван. Не почувствовала этого. Так и сидела не отводя глаз со стены, рассматривая на ней тень от часовой башни.

Перечитывал заново.

«…при невыясненных обстоятельствах ваш сын найден убитым…»

Найден? Почему найден? Он пьян, или от кого-то скрывался, и был найден, как в детской игре.

УБИТЫМ! Наконец дошёл до него смысл прочитанного, тут же обдало жаром. Кровь прихлынула в голову. Потемнело в глазах.

Его сын мёртв! Его Алекс, надежда и опора, тот, кем гордился, кто подтверждал весь смысл жизни, служения России, самопожертвования и веры в то, что страна, ставшая для него Родиной, именно та единственная, которую мог бы выбрать он из всех многочисленных, расположившихся на земном шаре. И, теперь весь смысл его существования рушился на глазах

— Он мёртв? — зачем-то спросил супругу, протягивая ей телеграмму.

— Я умру от горя, — тихо ответила она.

Даже не заметил того, что теперь лежала у него на коленях. Гладил её рукой по голове. Никогда прежде не проявляла фамильярности даже с ним, своим супругом. Была очень жёстким человеком. Но, именно сегодня не обратил внимания, впервые не справилась с собой, прижавшись к нему.

Ждал от неё подтверждения своих слов. Но, ничего не слышал в ответ. Только дыхание. Глубокое, частое, словно перед рыданием. Но, не плакала. Просто лежала молча.

Опустил руку на диван. Из неё выпала телеграмма.

Хотелось долго вот так сидеть, находясь словно вне времени, переосмысливая полученную информацию. Казалось, ещё можно повернуть время вспять, или стереть тот промежуток, в коем не могли двинуться с места, сидя на кожаном диване. Но, каждое резкое движение могло запустить новый отчёт секунд, минут, часов, … столетий. И, тогда уже никогда не смогли бы оказаться с теми надеждами, что ещё теплились в их головах.

Может ошибка, умер не их Алекс, а, кто-то другой, похожий на него, пытался спасти от разрушения мозг Яков Карлович, перебирая в себе наивозможнейшие варианты опровержения прочитанного. Но, не успокаивали его, наоборот, только усиливали боль.

Валерия же, приняв, как должное, прочитанное в телеграмме, теперь старалась вообще ни о чём не думать, таким своеобразным образом спасаясь от реальности произошедшего.

Вернувшись из Кексгольма Фёдор Алексеевич, оставив там место в гимназии, со всей своей ещё остающейся в нём энергией принялся помогать в деле похорон Алекса. Не успевая в Гельсингфорс, подхватил все заботы, свалившиеся на плечи родителей Елизаветы. Плотного телосложения, его фигура обещала с годами обзавестись брюшком. Будучи старше Елизаветы казался зависимым от её мнения, никогда не навязывая своего. Сейчас старался сделать всё для того, чтоб хоть как-то помочь в коснувшемся семьи горе.

После службы в центральном, новом кафедральном соборе Выборга, повезли гроб на кладбище.

Место там ещё оставалось, и можно было купить землю.