Часть первая. Деревянный корабль

«Краснодеревщик Цин вырезáл из дерева раму для колоколов. Когда рама была закончена, все изумились: рама была так прекрасна, словно ее сработали сами боги. Увидел раму правитель Лу и спросил: „Каков секрет твоего искусства?“

— Какой секрет может быть у вашего слуги — мастерового человека? — отвечал краснодеревщик Цин. — А впрочем, кое-какой все же есть. Когда ваш слуга задумывает вырезать раму для колоколов, он не смеет попусту тратить свои духовные силы и непременно постится, дабы упокоить сердце. После трех дней поста я избавляюсь от мыслей о почестях и наградах, чинах и жалованье. После пяти дней поста я избавляюсь от мыслей о хвале и хуле, мастерстве и неумении. А после семи дней поста я достигаю такой сосредоточенности духа, что забываю о самом себе. Тогда для меня перестает существовать царский двор. Мое искусство захватывает меня всего, а все, что отвлекает меня, перестает существовать для меня. Только тогда я отправляюсь в лес и вглядываюсь в небесную природу деревьев, стараясь отыскать совершенный материал. Вот тут я вижу воочию в дереве готовую раму и берусь за работу. Не найди я такое дерево, мне пришлось бы отказаться от этой работы. В ней должны соединиться мое рожденное на небесах искусство и рожденная на небесах сущность дерева. То, что вы приписываете вмешательству богов, объясняется только этим»^{270}.

Тот, кто имел возможность рассматривать с близкого расстояния сконструированный человеком сталактитовый свод в южном трансепте позднеготической данцигской Мариенкирхе, не сочтет странной мысль, что и в строительном искусстве имеются подобия мелодий — и концепции, которые невозможно было бы осуществить без интуитивного предвосхищения.

Все имена и произведения, которые я упоминал, — всего лишь примеры; они ничего не исчерпывают. Искусство слова тоже знает предвосхищения, особенно — лирика. Я хотел бы сказать, что сложные формы музыки могут найти соответствие даже в эпическом произведении. Образ Густава Аниаса Хорна создал я, как писатель, и все те поводы, которые у него превращались в музыкальные идеи, у меня самого воплощались в письменный текст. Что подлинное предвосхищение по большей части не осознается автором, я испытал на собственном опыте и прошу вас принять в подтверждение тому один пример. В своей книге я описал разреженное, гнусавое, соленое звучание одного старого органа, отметил, что с корпуса рюкпозитива^{271} свисали откормленные, телесного цвета ангелы; я назвал эти старческие звуки солью земли и сказал, что можно восторгаться, хоть и не без некоторого отчуждения, такой едкой гармонической солью.

«Чувственное великолепие этого звучащего мира. Радость с жирными ягодицами. Круглые солнца и планеты. Круглые деревья и круглые толстые щеки. Стези Твои источают лýны и тук»^{272}.

Я присовокупил к древним словам какие-то луны. Зачем? Только потому, что деревянный остов органа украшали толстые резные ангелы? Пока я писал эти слова, я не знал ответа. Однако спустя полстраницы выяснилось следующее: