Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

— Я раньше неправильно истолковывал свои наблюдения, — сказал он. — Ее прежние клиенты были робкими и стыдливыми, ничуть не более грешными, чем обычные горожане; робкие и стыдливые — по сути, дети, как и она сама, хоть и достигли возраста, позволяющего причислить их к категории молодых мужчин. Молоденькая проститутка казалась им не настолько инфернально-страшной, как старая. Зато теперь к Буяне подкатываются опытные самцы, которые точно знают, за что они заплатили и чего вправе потребовать, которые не совершат ничего уголовно наказуемого…

Мой друг начал задыхаться, как загнанный зверь:

— Внезапно всё изменилось. У Буяны теперь другое самоощущение. Она стала другой. Она медленно соскальзывает в пропасть.

Я пытался помочь ему, как-то успокоить, что-то посоветовать.

— Лучше обними меня! — крикнул он. — Гниль во мне уже перебродила. Я здоров. Только печаль, эта неукротимая печаль… — Он сопел сквозь слезы. Я заключил его в объятия, отнюдь не нежно. Я бормотал:

— Ничего не понимаю…

— Это пресловутое единство любящих… — говорил он. — Двое невежд, и рядом с ними этот скрипучий Кто-то… этот Закон, постоянно нарушающий любое состояние равновесия, уничтожающий мечты… чтобы подготовить нас к величайшему разочарованию: к предательству со стороны самого близкого человека в наш смертный час.

Как же сильно я любил его! Как крепко держали его мои руки!

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Решение Тутайна было непоколебимым. Нам, дескать, пора отправляться в путь. Рейса на Гётеборг в ближайшее время не предвиделось, но мы нашли пароход, который вот-вот должен был отправиться в Осло.

В тот промежуток времени, который оставался до отъезда — насколько помню, речь шла о шести или максимум десяти днях, — Тутайн не уклонялся от встреч с Буяной. Напротив, пытался быть для нее неутомимым советчиком. Он оставил ей сколько-то денег, чтобы она съездила отдохнуть к его знакомому крестьянину — в Фатагу^{238}.

«На две-три недели, — объяснил он небрежно и не без чувства превосходства. — А может, денег хватит и на более длительный срок». Он заговорил об апельсиновой роще, принадлежащей хозяину дома, и о миндальных деревьях. Упомянул также, что человек этот овдовел и имеет единственного двадцатилетнего сына… «Буяна может там немного помогать по хозяйству». Тутайн поставил ловушку судьбе. Захотел ее перехитрить. «Может случиться так, что они девочку вообще не отпустят». Если, конечно, она будет блюсти себя… А он надеялся, что будет. Потому что она уже не ребенок, потому что кровь ее периодически впитывается в землю, а груди вздымаются к небесам. «Этот крестьянский парень очень славный…»

Возможно, Тутайн просто не хотел уезжать с чувством неотвратимой беды. Ведь так тяжело блуждать во тьме без надежды… «Человек вовсе не обязан навлекать на свою голову несчастье. Он вправе от него уклониться».

В день отплытия мой друг казался выжженным изнутри. Накануне он имел длинный разговор со старшей сестрой. Сказал ей, что Буяна уехала; а куда именно, умолчал. Это был последний поединок за девочку с визжащей бабой. — Тонкая улыбка, которая играла у него на губах, пока полоска воды между пароходом и островом расширялась, предназначалась крестьянскому сыну. Тутайн понимал, что препоручает Буяну не ангелу.

Апрель {239}